Баллада о птице

Вдруг оказалось, что нас списывается пятеро и, не будучи даже знакомы в четко разделенных иерархиях и кастах столь большого парохода, мы вдруг спаялись в крепкую пятерку, державшуюся бок о бок до самого Острова, где сразу осталось нас трое по причине запоя остальных. И предчувствие нашей встречи на том завороте дороги железной вызревало тем явственней, чем более авантюрным становилось путешествие наше, предполагавшееся сначала, по обещанию судового начальства; стать простым и коротким переходом на пассажирском суденышке от Южных Островов до Порта. Правда, первое сомнение у нас появилось уже на сейнере, который, как нам обещали, через час перекинет на "пассажир" всех нас.

Еще не знакомясь, мы, в ожидании окончания часа этого, играли в теннис в тесной сейнерской кают-компании, что поначалу даже забавляло непривычной траекторией шарика, отскакивавшего от качавшегося вместе с сейнером стола столь причудливым образом, что никакой закономерности в этом не было (и не был ли тот затянувшийся матч еще одним отражением предстоящего мне не только в составе этой пятерки?), но на втором часу игра нам стала надоедать, да и сейнер, судя по командам с мостика, явно собирался в замет, что никак не говорило об озабоченности нашей доставкой. А чуть позже нам весьма внятно разъяснили, что часов через шесть нас все же подкинуть до пассажира, порекомендовав не шибко суетиться, поскольку он пойдет не в Порт, а сперва вдоль Южных Островов, затем вдоль Северных, затем в Бристоль, затем в Питер (который Камчатский) и лишь после всего этого, вдоль Курил еще раз пройдясь, - в Порт.

Все это сулило явный месяц голодного плавания, на "пассажирах" кормили мерзко; и предстоящие странствия заставили нас внимательно вглядеться в тех, с кем предстояло пробиваться домой.

Глава 8

Перемещение вдоль полотна, простирающегося вкруг узелков, произвольно завязанных, уводит от одной предыстории в ей предшествующую, и вязь эта, становясь самодостаточной, начинает довлеть над движением к цели и без того неясной. Но на том случайном и с давно забытым именем сейнере в непредсказываемости движения шарика теннисного была заложена модель к цели движения - ведь шарик относительно Земли двигался не хаотично, хаотичным было движение бросаемого во все стороны сейнера и вместе с ним играющих в теннис - они, а не шарик, двигались по совершенно абсурдным траекториям, а он пытался сохранить в себе истинностность направления, но изворотливость игрока вводила его в новую систему координат, и тут же она, как и предшествующие, была сбита очередным накреном сейнера, а шарик пытался в своем кратком полете удержать хоть на этот полетный миг стабильность уже несуществующей системы - и все могло начаться сначала. Только бы хватало ловкости игроку. И я ли был последним игравшим или кто другой, но никто из нас не увидел связи движения шарика с нашими дальнейшими перемещениями, между тем как - могли мы внять его тревожному перестуку н осторожнее были бы тогда во встречности объединения своих стремлений домой, на Остров (и Птицы полет отражался в полете шарика теннисного, и столь же истинно отражение было, сколь и иллюзорно).

Ведь и дома-то своего на Острове том ни у кого, кроме меня, не было. Была контора тралфлота, где нам причитались какие-то более или менее деньги (скорее, менее), был растянутый вдоль моря, прижатый к нему сопками местами вплотную, городок, умевший вбирать в себя судьбы даже ненадолго задержавшихся в нем людей.

А дом - что было домом для кого из нас, мы пытались разобраться перед тем, как расстаться, как оказалось, для невстречи уже, и - поняли, что не знаем мы, что это такое, хотя не сироты еще мы были, но предчувствие сиротства уже тяготило каждого из нас.

Тебя, Володя, я еще не раз встречал потом в городке, пока ты с женщиной, которой решился поверить, потому как неменьшие потери были в глазах ее и печаль судьбы предшествующей делала ее бесстрашной, не свернул круто с когда-то избранного тобой пути одиночки-страдника дальневосточного и не исчез с нею где-то в яблонево-грушевых садах, но еще чаще я встречал отблеск встреч с тобою, лежащий на людях, разбросанных по окраинам островным нашим, и хоть негромок ты был, но отсвет глаз твоих ложился на более слабых явной отметиной, внятной и через многие годы для знавших тебя.

А ты, Ростовчанин, встречался не раз мне, но прости - я был слишком слаб, чтобы осмелиться узнать тебя, и знакомились мы всякий раз заново, и был ты великодушен и щедр, и ни намеком, ни полувзглядом не упрекал за непамять. Спасибо тебе.