Баллада о Куликовской битве

И, разрумянившись, рассвет

вновь в новый день преображался…

Проснувшись, в поле кулики

войскам дарили песнь свою

Тем, у кого животный страх

в гнев справедливый очищался,

Чтобы помочь им победить

в смертельном, праведном бою…

И этот гнев к врагу в их генах

в то качество стал превращаться,

Которое в Святой Руси

все «русским духом» стали звать,

Что в сотнях русских поколений,

стал в Честь и Доблесть воплощаться,

Нас побуждая за Отчизну

всегда с Любовью Жизнь отдать!..

Лишь в полдень к князю прискакали

дозорные, дабы сказать,

Что за холмом Мамая рать

всё поле битвы заполняет,

Что нет ни края, ни конца им,

и невозможно сосчитать

Ордынцев конницу, что к ним

по всему полю наступает…

И видит князь, что недалече,

чуть боле, чем в полуверсте,

Идут, как волны по воде,

заполонив всё междуречье,

Сто тысяч всадников — как нечисть

по Золотой идёт Орде…

И кажется: они — везде!..

Как тараканы подле печи!..

Когда волна та подоспела

и стала в боевом порядке,

К средине поля князь направил,

как подобает, удальца,

Который должен в поединке,

в смертельной рукопашной схватке

Своей победой показать

благоволение Творца.

На этот счёт у нас был ратник,

монах известный Александр

(А до монашеского сана

боярин брянский — Пересвет),

Что был силён, высок, отважен,

имея очень ценный дар:

Враг, пропустив его удар,

вмиг отправлялся на тот свет!

А от Мамая вышел всадник –

непобедимый Челубей,

Внебрачный внук Хубилай-хана,

известный, как Темир-Мурза, -

Монгол и самый сильный ратник,

могучей силою своей

Способный наносить удары,

которых отразить нельзя!

Под ним скакун был самый резвый,

что из породы хуаре -

Известных всем ахалтекинцев,

тех благородных лошадей,

Которых ханы обожали,

и чтоб иметь их при дворе,

За каждого из них давали

по сотне из своих людей…

…Когда меж ними оставалось

не боле четверти версты,

Нагайки впились в лошадей,

их кровью обагряя крупы…

Стрелой помчался Челубей,

с копьём в руке в седле застыв,

Глаза от солнца прикрывая,

до крови закусивши губы…

Стегнув любимого Рубина,

поцеловав нательный крест,

Ему навстречу — Пересвет

тотчас помчал без промедленья,

Согнувши что есть мочи спину,

с копьём своим наперевес,

В кольчугу только лишь одет, -

чтоб быть свободнее в движеньи…

И вот их скакуны сошлись!..

И копья всадников пронзили!..

Темир-Мурза свалился вниз,

к ордынцам павши головой…

А кони дальше понеслись…

В кулак собрав все свои силы,

С копьём в плече смог Александр

вновь возвратиться в лагерь свой!..

Лишь прибывши к своим, с коня

упал он на сырую землю,

И что-то тихо прошептал…

А что — никто понять не смог.

Из раны вытащив копьё,

под руки взяв его немедля,

Монаха отнесли к резерву,

чтоб лекарь там ему помог…

…Как только рухнул Челубей,

к нему тотчас же прискакали

Четыре всадника Орды

и, вытащив с груди копьё,

Стоя над ним, минуты две

о чём-то громко рассуждали,

Каждый, пытаясь доказать

другим решение своё…

Всё дело в том, что по приметам,

если погибший пал лицом

К своей Орде, то значит это

весьма прискорбный для них знак,

Предупреждающий о том,

что будет бой с плохим концом,

Что по каким-то там причинам

на них рассéрдился Аллах…

Прошло примерно полчаса,

как увезли прочь Челубея…

Видать, Мамай не мог решить,

как ему надо поступить:

Отказ от битвы — князю знак,

что он, Мамай, его слабее;

Начав же битву, может он

Аллаха сильно прогневить…

Но, наконец-то, он решился

и дал команду: «Наступать!»

И мигом строй зашевелился,

как злой, единый организм,

Стремящийся других сожрать

и беспощадно убивать,

Не ведая ни о пощаде,

ни что такое гуманизм…

И сразу левый фланг ордынцев,

накрытый тучей острых стрел,

Рванулся с криком «урагша!»,

притормозив у острых кольев,

И десять тысяч лошадей

ворвались в строй из потных тел,

И на скаку людей круша,

наткнулись на заслон из копий.

На этом месте в тот же миг

гора из тел образовалась,

Кровавым месивом своим

затормозив другим проход,

А тем, кто всё-таки проник,

судьба прискорбная досталась:

Их расстреляли лучники,

принудив совершить отход.

Отбив врага на правом фланге,

все легкоконные стрелки,

«Усевшись» плотно к ним на плечи,

удобный случай не теряя,

В стремительнейшей контратаке

ордынцев гнали вдоль реки,

Мечами острыми калеча

и стрелами их догоняя!

Часть левого крыла татар

с передовым полком столкнулась,

Который в центре отражал

атаку авангардных сил.

Не выдержав борьбы накал,

часть обороны пошатнулась,

А новый, мощный их удар

наш центр и вовсе подкосил…

Когда всё это вдруг случилось

и центр вот-вот грозил упасть,

«Большой» наш полк вмиг подключился,

ведомый в бой Великим князем…

И перевес в бою качнулся,

и центра выровнялась часть!

Сам князь Димитрий в бой рванулся,

конём скользя в кровавой грязи…

Но никогда он не бывал

в таком бою — опасном, важном,

Когда, не просто он летел

с дружиной на врага в атаке,

А путь мечами пробивал,

как в этой страшной рукопашной,

И с ненавистью убивал,

забыв о боли, смерти, страхе!

На поле боя он оделся

в обычные бойца доспехи,

Свои Михайлу Бренку дал –

московскому боярину.

Всё это сделал не шутя,

тем более — не для потехи,

А чтоб в бою не привлекать

излишнего внимания.

В строю он в центре был дружины,

со всеми наравне,

Одним присутствием своим

в них поднимая Дух!

Ведь когда воин понимал:

князь Дмитрий на коне! -

Он вместо одного врага,