Баллада о гибкой пуле

— …и вернемся к вашему редактору. Прошло две недели. Кончалось лето. Ваш редактор, конечно, не удержался и несколько раз «развязывал», хотя в целом ему удавалось сохранять респектабельность. Дни шли своим чередом. На мысе Кеннеди готовились отправить человека на Луну. Вышел свежий номер «Логанса» с Джоном Линдсеем на обложке и, как всегда, разошелся плохо. Я сдал заказ на оформление рассказа «Баллада о гибкой пуле»: автор Рег Торп, право первой публикации, предполагаемая дата публикации — январь 1??0 года, предполагаемый гонорар — 800 долларов, что в те времена было стандартом для основного произведения в номерах «Логанса».

Потом позвонил мой начальник, Джим Доуган. Не могу ли я заглянуть к нему? Я поднялся в его кабинет к десяти утра, чувствуя себя в лучшем виде и всем своим видом это демонстрируя.

Я сел и спросил, чем могу быть полезен. Не буду говорить, что имя Рега Торпа не приходило мне в голову: то, что мы заполучили его рассказ, было для «Логанса» огромной удачей, и кое-кому полагались поздравления. Поэтому можете себе представить, как я был ошарашен, когда он придвинул мне через стол два бланка заказов на приобретение произведений Рассказ Торпа и повесть Апдайка, которую мы планировали на февраль 1970-го. На обоих стоял штамп «ВОЗВРАТ».

Я взглянул на возвращенные заказы, потом на Джимми. Я ничего не понимал. В полном смысле слова не мог собраться с мыслями и сообразить, в чем тут дело. Что-то мешало. Я оглянулся и увидел маленькую электроплитку. Секретарша Джима Джени приносила ее каждое утро и включала в сеть, чтобы шеф всегда, когда захочет, мог пить свежий кофе. Эта процедура вошла в правило года три или четыре назад. Но в то утро у меня в голове вертелась только одна мысль:

«Если эту штуку выключить, я смогу думать. Я знаю, что, если выключить эту штуку, я во всем разберусь».

— Что это, Джим? — спросил я.

— Мне чертовски жаль, Генри, что именно мне приходится тебе об этом сообщать, — сказал он, — но с января 1970 года «Логанс» больше не печатает беллетристику.

У меня началась головная боль. Сначала совсем не сильная, и я вспомнил, что у Джени Моррисон на столе стоит электрическая точилка для карандашей. Потом все эти флуоресцентные лампы в кабинете Джима… Обогреватели. Торговые автоматы в конце коридора. Если вдуматься, все здание целиком работало на электричестве. Я с удивлением подумал, как тут вообще что-то удавалось сделать… И, наверно, в этот момент мне в голову заползла новая мысль. О том, что «Логанс» идет ко дну, потому что никто здесь не может думать в полную силу. А причина этого в том, что редакция размещается в высотном здании, которое работает на электричестве. Все наши мыслительные процессы совершенно искажены. Еще подумал, что, если сюда пригласить медика с машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала совершенно дикие кривые, сплошь состоящие из больших пиковых альфа-ритмов, характерных для злокачественных опухолей в мозгу.

От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я сделал еще одну попытку. Я попросил его по крайней мере поговорить с Сэмом Вадаром, главным редактором журнала, чтобы тот разрешил оставить рассказ в январском номере. Хотя бы как символ прощания с беллетристикой в «Логансе». Последний рассказ журнала.

Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:

— Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то получится. У нас есть рассказ автора всего одного романа и рассказ Джона Апдайка, который ничуть не хуже. Может быть, даже лучше, и…

— Рассказ Апдайка не лучше! — не выдержал я.

— Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать…

— А Я И НЕ КРИЧУ! — заорал я.

Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице, влетел к себе и, включив свет, схватил кейс. Вниз добрался лифтом, но при этом я зажал кейс между ног и заткнул пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что ехали со мной в лифте, посмотрели на меня довольно странно. — Редактор сухо, коротко хохотнул. — Они испугались. Посади вас в маленький движущийся ящик с явным психом, вы тоже испугаетесь.

— Что-то не очень правдоподобно, — сказала жена агента.

— Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если мой рассказ вообще о чем-то — при условии, что про человеческую жизнь можно сказать, что она о чем-то, — тогда это история генезиса безумия. Безумие должно где-то начинаться и куда-то идти. Как дорога. Или траектория пули из ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа, но на самом деле тоже уже шагал по этой дороге. Бесспорно.

Куда-то нужно было идти, и я пошел к «Четырем Отцам», к бару на Сорок Девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал, потому что там не было ни обильного освещения, ни музыкального автомата, ни телевизора. Помню, как заказал первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор, пока не очнулся на следующий день у себя дома в постели. На полу высыхала лужа блевотины, а в простыне, которой я накрывался, зияла огромная прожженная окурком дыра. Видимо, я чудом избежал сразу двух ужасных смертей — не захлебнулся и не сгорел. Хотя вряд ли что-нибудь почувствовал бы.