Баллада о бомбере

После чего нас дружески проводили за дверь и пожелали счастливого сотрудничества – мол, давайте, освобождайте помещение, у меня другие дела.

Идти нам было некуда, кроме как в скромный номер Богданова в гостинице. Жил он в Тульской области.

Дорóгой я пытался его «разговорить». Разговорчив он был не более статуи Суворова на Марсовом поле.

Ну что. Бутылку брать надо. Для разговора. Производственные расходы.

Захожу в магазин. Коньяк «Плиска» – пять двенадцать. Денег у меня нет. Симулирую доставание кошелька, обозначая позой, что согласен пить за счет собеседника. Хамство, в общем. Хотя, с другой стороны: я о тебе пишу – ты меня поишь. Короче, взяли.

И вот сели мы у него в номере, и роняет он отдельные слова, и ни слова о себе, и я сбегал еще за бутылкой – уже водки, и с закуской. И к концу только литра собеседник поплыл, отмяк. Дело такое, журналистское, опыт был. Раскрутить клиента – иногда не просто.

— Ладно, — говорю, — Иван Григорьевич, давайте по-простому, конкретно. Я вам задам несколько вопросов, а там видно будет. Не получится рассказывать – и бог с ним. Как вам больше хочется.

— Пожалуйста, — говорит. Очень добрый такой и вежливый. Просто замкнут до чрезвычайности.

Положил я бумажку, раскрыл ручку, закурил папироску. Спрашиваю:

— Иван Григорьевич, когда лично вы начали войну? Когда состоялся ваш первый боевой вылет? Помните?

— А как же. Двадцать второго июня сорок первого года. В шестнадцать ноль-ноль мы поднялись.

— Какая была задача?

— Обнаружить и бомбардировать скопления техники и живой силы противника на восточном берегу реки Буг непосредственно южнее города Брест.

— Так. А последний ваш боевой вылет?

— Тридцатого апреля сорок пятого года.

— И какая была задача?

— Бомбардировать укрепленные точки противника в районе рейхсканцелярии в городе Берлин.

— Ничего себе… — говорю. — Что называется – от звонка до звонка. Всю войну! Молчит.

— Вы в каком звании и должности войну начали?

— Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.

— А закончили?

— Майор, командир бомбардировочного полка авиации дальнего действия.

— Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?

— Конечно.

— Первую в войне когда и за что получили? Какую?

— Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.

— А последнюю?

— А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку огневых точек рейхсканцелярии.

Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.

— И какая это была награда?

— Орден Кутузова второй степени.

— Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров корпусов.

— Командование сочло.

— Командование – это кто?

— Маршал Гречко.

— А прямо тридцатого же апреля – это как возможно?

— А еще в воздухе.

— ?! Простите… не понимаю. Это как?

— А он наблюдал. По рации: «Кто в воздухе?» Отвечаю: «Полк майора Богданова». — «Орден Кутузова второй степени, майор».

— Иван Григорьевич, — говорю, — сколько же у вас всего боевых орденов за войну?

— Что, — говорит, — ордена. Давайте за ребят выпьем.

И встал. Заплакал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Гадская это работа – бередить больное. Бойцы вспоминают минувшие дни – это праздник специфический…

Высморкался Богданов, извинился. Продолжает исполнительно докладывать:

— Восемь орденов и семь медалей. Не считая того, что уже в мирное время.

— А какие ордена?

— Ленина, два Боевых Красных Знамени, два Отечественной Войны, первой и второй степени, и еще одна Звездочка. Кроме тех, что говорил уже.

— Иван Григорьевич, — говорю, — это ведь большая редкость, чтобы боевой летчик прошел всю войну от первого до последнего дня.

— Да, — говорит. — Это редко бывало.

— Сколько у вас боевых вылетов?

— Сто пятьдесят шесть.

Вот тут профессионализм мой подослаб и сменился личным уже, живым уважением. Да ни хрена себе, кто понимает!

— Простите, — говорю, — так а… вы… получили Героя Советского Союза?

— Нет.

— Но ведь, если не ошибаюсь… штурмовикам и бомберам давали Героя по боевым вылетам – сначала за пятьдесят, а с сорок третьего за сто вылетов?

— Совершенно верно.

— Ну так?

— Были некоторые обстоятельства.

Значит. Советский истребитель имел запас прочности на пятьдесят-шестьдесят боевых вылетов – часов пятьдесят в воздухе. Больше не требовалось. Столько почти никто не жил. Раньше сбивали. Если кому вдруг дико везло – ему было дешевле дать новую машину. Средняя продолжительность жизни советского истребителя в войну – шесть вылетов.

Авиация союзников при налетах на Германию теряла за вылет в среднем пять процентов состава.

Двадцать вылетов – сто процентов. Норма для американских экипажей была двадцать пять вылетов.

Уцелел – домой. Пять последних вылетов летчики называли «за чертой смерти».

Это при том, что союзники всячески берегли свою живую силу. В отличие от нас. Которые цену выполнения приказа признавали только одну – любую. А из всех мер наказания за невыполнение преобладала также одна – высшая.