Балатонский гамбит

— Так сказал Ральф? — Маренн искренне рассмеялась. — Если мне не везло с мужьями, то с будущим зятем явно повезло. Он никуда не бегает, кроме как на службу, не мучается самоутверждением. Кроме того, с юмором. Так что сказал тебе Отто? Так ничего и не сказал?

— Он сказал, что даже понятия не имеет, что это все может значить.

— Да, конечно. Где уж ему догадаться! Он в Берлине?

— Нет, он тоже уехал куда-то на Одер в район боевых действий.

— Хорошо, Джилл. Ты голову себе не забивай всем этим, и это не та проблема, которой можно занимать оперативную связь. Напиши фрейляйн Браун просто на листе бумаги, что ты мне все передала, я приеду и поговорю с ней. Пусть Менгесгаузен отдохнет. Поняла?

— Да.

— В остальном у тебя все в порядке?

— Да, мама, все хорошо. Только знаешь, еще фрау Ирма, — Джилл начала как-то неуверенно. — Она звонила мне сегодня утром домой. С ней что-то не то, у нее заплетается язык, она как будто пьяная…

— А где Алик?

— Он уехал вместе с Отто.

— Джилл, — Маренн на мгновение задумалась, протянув руку, взяла у Йохана зажженную сигарету, поднесла к губам. — Вот что, Джилл. Я не могу отсюда звонить де Кринису. Это исключительно оперативная связь, я позвоню ему завтра из госпиталя. Ральф в управлении? — она затянулась сигаретой.

— Да, мама, он ждет меня на своем рабочем месте.

— Пусть он позвонит де Кринису и вместе с ним едет на квартиру к фрау Ирме. Даже возьмет с собой кого-нибудь из охраны. Возможно, придется вскрывать дверь. Ты поняла меня?

— Да.

— Только обязательно, прямо сейчас. Не то все кончится катастрофой. Ну, давай, действуй. Береги себя. Я тебя люблю, целую.

— Я тебя тоже люблю. Приезжай скорей.

— Я постараюсь. Благодарю, — последнее уже относилось к связисту.

— Что там? — Йохан взял у нее трубку, положил ее на аппарат, обнял ее за талию, потом чуть опустил руку, на ягодицу.

— Да просто помешательство какое-то, — Маренн покачала головой, возвращая ему сигарету. — Они замучили мою Джилл. Не дают ей работать. Фрейляйн Ева собирает сплетни и распространяет их в рейхсканцелярии. И надо звонить оберстгруппенфюреру Дитриху, который ведет важнейшее для рейха наступление, чтобы все это сообщить. Джилл никогда не стала бы это делать. Я ей запретила раз и навсегда. Только в самых экстренных случаях. Но, видимо, ей в самом деле тяжко с ними, они ее достали. Именно этого они от нее и добиваются, чтобы она позвонила и мне сказала. Она еще продержалась довольно долго. Конечно, они удивлены, что она ничего не понимает. Они думают, что я день и ночь только и говорю с ней об этих проблемах. А она вообще не в курсе. В Берлине это еще можно послушать, но отсюда все кажется смешным и ничтожным. Кроме того, моя подруга фрау Ирма накачалась наркотиками, чего я и опасалась. Стоит ей только остаться одной, без мужа и без меня, как все начинается сначала.

— Я так понял, что к тебе вернулся Отто? — он спросил внешне равнодушно и, наклонившись, еще отпил коньяк.

— Если бы он был со мной, то можно было бы сказать, что он вернулся, — ответила она мягко. — Но если это и было, то очень давно. Еще до войны.

Она опустила голову, вздохнула, грудь приподнялась, опустилась. Он обнял ее за плечи, привлек к себе.

— Не переживай. Они разберутся, твой будущий зять и этот профессор.

— Но Ирма, — она провела рукой по его спутанным волосам. — Я не могу не расстраиваться из-за нее. Столько лет, какое-то одно воспоминание, какое-то мимолетное дурное настроение, и она готова довести себя до полного помешательства. Кому она мстит? Тому, кто и при жизни о ней не очень помнил, а теперь и вовсе ему все равно — он давно лежит в земле. Горе она причиняет только себе. Себе и Алику. Да и нам всем, кто ее любит, знает.

— Какой волнующий аромат, — он наклонился, целуя ложбинку между грудей. — Горьковатый шоколад, ваниль. Это так манит. Я понимаю, почему у тебя раненые и больные поправляются быстрее, чем у докторов-мужчин. Когда придешь в себя в госпитале, а на тебя смотрят с сочувствием такие красивые зеленые глаза и льется такое благоухание, то даже мертвый встанет и пойдет. Захочется встать и пойти.

— Это мой лосьон для тела. Он буквально въелся в меня, — она пожала плечами.

— Он тебе подходит. Такая сладкая, пряная ваниль, сдобренная горьковатым, терпким шоколадом. Ты такая и есть. Вроде сильная, но в то же время слабая. Я почувствовал этот аромат еще в Арденнах, сразу, как только увидел тебя поближе, на станции. Я тогда подумал: какая ты все-таки потрясающая — эти в беспорядке разбросанные волосы до пояса, эти зеленые глаза. И этот аромат… Я его почувствовал, несмотря на то, что вокруг был дым, гарь. Я подумал, что у тебя, наверное, восхитительное тело и ты отличная любовница.