Баламут

Коротка и светла июньская ночь. Не зря старики про нее говорят: стерегут июньскую ночку две зорьки да три птахи: коростель, соловушко и перепел. Едва успеет опуститься на землю чуткая, негустая темнота, как небо начинает уж сереть и сереть, а от реки поползет неторопливо туманная наволочь.

Внизу, у подножья лестницы, курчавилась седая от росы картофельная ботва. Ближе к плетню жались низкорослые яблоньки. Из-за яблонь расплывчатым пятном белела крыша соседского сарая, по осени покрытого свежей соломой.

Пройдет час, от силы полтора, и на востоке, сейчас зеленовато-пепельном, ознобно продрогшем, начнут ворошить угли еще теплившегося за горизонтом костра, и над дальней рощицей малиновым соком нальется узкая полоска, и ночь переломится, покатится на убыль.

Олег посмотрел на бледную, точно облезлую от позолоты звездочку, одинокую, всеми покинутую, прислушался к чуть различимому говору гармошки, плутавшей где-то в заречном перелеске, и тут вдруг схватился рукой за плечо. Словно ночной жук с разлета ткнулся в плечо и, отскочив, шлепнулся на землю.

«Вот дурной, ослеп, что ли?» — качнул головой Олег.

А чуть погодя о дверцу сеновала тюкнулся комок глины. Комок рассыпался в прах, лишь острая крупинка уколола Олега в щеку.

«Э, да это кто-то кидается! Неужели… Сонька притопала?» — подумал он и стал спускаться с лестницы.

Слегка горбясь, чтобы не поломать яблоневых веток, Олег неслышно побежал по отсыревшей тропинке к покосившемуся плетню, отделяющему участок от приречной полосы, заросшей непролазным ежевичником. И только остановился у низкого плетня, как из-за осанистой рябины, высившейся по ту сторону ограды, кто-то шепотом позвал:

— Олег… ну, иди сюда!

Дробно застучало сердце. Она, Сонька! Осторожно перелез Олег через шаткий плетешок и, озираясь по сторонам, в два прыжка очутился у рябины.

— Я тебя ждала, ждала, — с упреком прошептала Сонька, хватая Олега за руку, точно боясь, как бы он не сбежал. — Такой выпал удачливый вечер, а ты…

— Ты ноне отгул у муженька получила? — насмешливо спросил Олег.

— Умотался под вечер на своем трескучем драндулете в район. Только днем вернется, — разгоряченная Сонька жадно прилипла к Олегу, — Ну, пойдем, родненький… Выпить хочешь?

— А у тебя есть?

— Ага. Самогоночки бутылка. Пойдем!

— Откуда зелье?

— Мой бдительный Вася у какого-то самогонщика из Вязовки реквизировал.

— Ну, и дотошный же он у тебя! — в голосе Олега добродушная насмешливость. — Не пойду я, пожалуй… Завтра на зорьке вставать надо.

С нескрываемой подозрительностью глянула Сонька Олегу в глаза. Прошептала с придыханием:

— На зорьке? И зачем это?

— Дело одно есть, — уклончиво ответил Олег.

Неожиданно совсем близко — Соньке послышалось — по ту сторону рябины, кто-то неуклюже завозился, всхрапывая.

— Ой, кто это? — всполошилась Сонька, теснее прижимаясь к Олегу.

— Уймись, дуреха, — успокоил Олег. — Витютень то… под застрехой они у нас на сеновале живут.

И тут они оба явственно расслышали глухие, дикие стоны.

— Эх, и шальной! Ночь глухая, а он разворковался. — Олег поцеловал Соньку в полыхающую щеку. Под этой густолистой рябиной было даже уютно, точно в большом шатре. — Перестань дрожать, не маленькая, чай!

Внезапно Сонька плюхнулась на тяжелую от росы траву, увлекая за собой и Олега…

Так же неслышно, озираясь вокруг, перелезал Олег через плетень, так же пригибаясь к земле, бежал он к лесенке на сеновал.

А устало развалившись на войлочной кошме, долго глядел вверх.

В щелку между старыми разошедшимися досками крыши на сеновал заглядывала любопытная звездочка: может, та, которую он видел, когда сидел на порожке в дверном проеме? Или другая? Янтарно-прозрачная, зрелая, она озорно, дерзко подмигивала, куда-то звала.

Тихо вокруг. Предутренняя дремотная стынь властно усыпила землю. Лишь изредка ее нарушала своим коротким мыканьем соседская телочка. И снова ни звука.

Некоторое время Олег еще думал о неожиданном вечернем приходе бригадира Волобуева, о завтрашней пахоте: на машине Юркова он уж маху не даст! Пусть все узнают — не пропащий Плугарев человек! Думал Олег и о матери, такой еще молодой и такой несчастной. Повздыхал, вспоминая свои сборы на несостоявшееся свидание с Лариской.

«Пора, бесшабашная головушка, кончать баловство это! До путного не доведет тебя ворованная любовь».

Олегу вспомнилось, как он уже не раз пытался развязаться с бедовой, навязчивой Сонькой, но из всего этого так ничего и не вышло…

Стали липнуть веки, все труднее и труднее приходилось их раздирать. И вместо одной любопытной звезды в щелку над головой уже заглядывали сразу три.

Он не знал — наяву ли, иль во сне вдруг защелкал отчетливо соловей. А вслед за этим звонким щелканьем над сараем пронесся страшный вопль: «У-у… ух, ты-ы!» Но леденящего душу вопля возвращавшегося с разбойничьего промысла старого филина Олег совсем уже не слышал.

IV