Баламут 2

Жерехов обнаружился в Женском Царстве — возле правого дальнего столика, за которым собирались дамы, вот уже лет тридцать считающие себя первыми красавицами если не Базы, то этого этажа. Что делал? Как обычно, разливался соловьем и пожирал голодным взглядом бюст Инны Витальевны. Моего появления не заметил, ибо сидел спиной ко входу, а Вышеславцева и ее свита, обожавшие оказываться в центре событий, даже не подумали его просвещать. Так что первый ход сделал я — подошел к мужчине, увлеченно качавшемуся на задних ножках стула, дождался нужного момента, ускорил тушку, начавшую двигаться вперед, и воткнул физиономией в столешницу. Добросовестно — до хруста в толком не зажившем носу. А потом развернул урода личиком к себе и холодно улыбнулся:

— Говорят, ты возомнил себя бессмертным?

— Н-не понял? — пролепетал он, еще не оклемавшись от нокдауна.

— Оскорбляешь меня, моих женщин и моего друга, распускаешь руки и все такое… — объяснил я, дал Стасу время прийти в себя и вежливо попросил повторить фразы, не понравившиеся Кремню.

Он, естественно, начал что-то мямлить, и я без лишних слов сломал ему указательный палец на левой руке. А когда герой-любовник перестал орать, вежливо предупредил, что если он и сейчас не выполнит мою просьбу, то я отрежу ему ухо.

Тут женщинам поплохело, а Инна Витальевна, как самая авторитетная, решила меня урезонить:

— Баламут, так нельзя: во-первых, Станислав Юрьевич годится тебе в отцы, во-вторых, он такой же засечник, как и ты, в-третьих, имеет право на личное мнение, в-четве-…

Дослушивать этот бред у меня не было никакого желания, но ситуация обязывала предельно четко обозначить свою позицию, так что я использовал услышанное:

— Прошу прощения за то, что перебиваю, но мне за глаза достаточно трех уже услышанных пунктов. Стас НЕ годится мне в отцы, ибо подонок, трус, лжец, завистник и тэдэ. Он НЕ такой же засечник, как я: вместо того, чтобы приносить общине хоть какую-то пользу, это ничтожество делает вид, что оптимизирует наши финансы, и втихаря тырит деньги общины. Видимо, из любви к искусству, так как выходить в Большой Мир панически боится. Ну, а то, что он осмеливается нести за моей спиной, называется НЕ личным мнением, а злословием, за которое принято отвечать. Впрочем, я допускаю, что при цитировании этого конкретного «личного мнения» иные акценты могли сместиться. Поэтому-то и прошу озвучить тот монолог еще раз.

Внезапно в Жерехове взыграла гордость: он воскликнул, что не тырит деньги, ибо… работает с финансами общины, а они на одном-единственном счете!

— Ты сам-то понял, в чем признался? — изумленно спросил я, жестом заткнул Вышеславцеву, собравшуюся снова вступится за «несчастного», и нехорошо оскалился: — Впрочем, плевать на это признание. Что касается денег, то ты их воруешь не со счета: ты втихаря тыришь трофеи с корхов, отправляешь наворованное в «Семерку» с Полозом, продаешь задешево и получаешь свою долю на личный счет, открытый Пискаревым для тебя!

Тут женщины пошли красными пятнами и посмотрели на «жертву» с таким презрением во взгляде, что у нее сорвало тормоза:

— А сколько наворовал ты?!!! Да я по сравне-…

— Я не воровал… а добывал, добываю… и буду добывать… те самые трофеи… за счет которых община… и выживает! — сообщил я, после каждой пары-тройки слов вбивая его лицом в стол. Потом дал оклематься и уставился в глаза, из которых сплошным потоком лились слезы из-за расквашенного носа: — Кстати, помнится, в феврале я предупреждал, что завистливость выйдет тебе боком, и советовал перестать облизываться на чужое, заняться собой, выйти за пределы Базы и, в конечном итоге, сходить в Большой Мир. За женщинами, которых ты так вожделеешь. Но ты меня не послушался. Вот и захлебываешься то слюной, то желчью. А это не дело. В общем, буду лечить. Я. Раз другим на тебя наплевать. Итак, жду повторения твоих заявлений. У тебя минута. Время пошло…

…Жерехов раскололся. До самой задницы. И отправился к Степановне с кучей переломов, отбитым ливером и без ушей. Кстати, «трофеи» я убрал в перстень прямо перед носом у Генриха Оттовича, примчавшимся в столовую в сопровождении доброй половины Совета. А на требование «отдать добром» ответил категорическим отказом:

— Даже не подумаю: таким уродам, как Стас, уши нафиг не нужны. А вы добренькие и их ему приживите!

— Что ты себе позволя-… — начал, было, председатель, но тут в нашу милую беседу вмешались Вышеславцева и ее свита — перебивая друг друга, подтвердили, что я был в своем праве, а потом потребовали жесточайшего наказания для вора и его сообщника!