В этот момент в комнату ворвалась матушка, заявила, что мы начинаем опаздывать, подхватила своего благоверного под локоток и вытащила в общий коридор. Судя по некоторым нюансам поведения, она почему-то пребывала в самом мрачном из всех боевых режимов, то есть, была готова вцепиться в глотку кому угодно. И это добавило толику уверенности Долгорукой. Но я все равно склонился к ее ушку и еле слышно прошептал:
— Я
…Зал Совета встретил нас мертвой тишиной и тяжелыми взглядами исподлобья. Но взглядами меня было не напугать, так что я спокойно оглядел собравшихся, мысленно порадовался, что дядька Пахом все-таки добрался до Базы, и провел своих дам к свободным креслам. А когда помог опуститься на сидение Бестии, услышал недовольный рык Генриха Оттовича:
— А кто разрешал вам садиться?
— А кто мне это запрещал? — равнодушно спросил я, поухаживал за Язвой, сел сам и уставился на председателя. — Вы меня в чем-то обвиняете?
— Ты привел на Базу Императрицу Дарью Ростиславовну!
— Я привел на Базу НЕ Императрицу, а
— Это игра словами! — выкрикнул Хома и гневно сжал сухие кулачки, покрытые пигментными пятнами.
— С чего вы это взяли? — холодно усмехнулся я и уставился ему в глаза: — Были в Большом Мире? Знаете последние новости? В курсе моих личных отношений?
— В Большом Мире был я! — угрюмо сообщил Гаранин. — Там слышал очень много самых разных новостей, но ни одна из них не обрадовала.
— Да ладно? — не поверил я и шарахнул из главного калибра: — Хотя да, чудесный побег из-под ареста
Дядька Пахом подобрался:
— Что ты знаешь о моем аресте и побеге?
— Все: за что арестовали, куда посадили, как вытащили из камеры, на чем вывезли за пределы Нерчинска и в каком месте отпустили на свободу! — заявил я. — А ты НЕ знаешь главного: генерал-лейтенант Петр Денисович Кораблев, проходивший
— Ты юн и непозволительно наивен, Баламут! — насмешливо заявил Алексей Харитонович. — Тебя тупо обвели вокруг пальца!
— Ага, обвели! — с хрустом сжав кулаки, «подтвердил» я. — И ради этого обмана Воронецкая спасла дядьку Пахома, взорвала вертолет с любимой дочкой на борту, вошла в пламя, чтобы оставить на ее горящем теле свой артефактный защитный комплекс стоимостью в половину Базы, чуть не умерла от тяжелейших ранений, поклялась Силой отомстить мужу и невесть зачем пошла изображать разведчицу на Базу через вдвое увеличившуюся Багряную Зону, верно?!
— Может, ты что-то не так понял? — примирительно затараторил Генрих Оттович, почувствовав, что я завелся и вот-вот сорвусь.
— Не так понял, говорите?! — переспросил я. — Я лично водил дочку Воронецкой за Стену, ждал, пока девушка мутирует, успел подружиться, проверил в бою с корхами, дал прозвище, привел к месту эвакуации и даже поднимался на борт вертолета, на котором ее сожгли! Да, потом вышел наружу, чтобы обсудить с
— Тем не ме-… — начал, было, Хома, но меня уже «сорвало с нарезки»:
— Она МОЯ. То есть, будет жить мною, ходить в рейды и рвать корхов как на этой, так и на Той Стороне, мстить, любить и все такое, поэтому я за нее ручаюсь и готов ответить тому, кто посмеет оспорить мое Право, прямо здесь и прямо сейчас!!!
Это заявление было очень серьезным, и Хомченко, конечно же, спекся, ведь в его возрасте драться со мной в поединке Права было самоубийством. Зато снова подал голос председатель Совета:
— Мы не оспариваем твое Право. Мы хотим предостеречь от ошибки…
— …и предупредить, что с таким отношением к общине тебе придется сложно! — продолжил… дядька Пахом!
Я потерял дар речи, так как от него удара в спину не ожидал. Однако буквально через пару мгновений пришел в себя и демонстративно пожал плечами:
— Мое отношение к общине не изменилось: я делал то, что должно, делаю то, что должно, и буду делать то, что должно. Следовательно, любая «сложность» может исходить только от вас. А на эти «сложности» я буду реагировать так, как привык. На этом обсуждение