Балалайкин и К°

Рассказчик... И хотя до некоторой степени послужат искуплением тех заблуждений, в которые мы могли быть вовлечены отчасти по неразумению...

Глумов. А отчасти и вследствие дурных примеров.

Иван Тимофеевич (не отвечая, после паузы). Заболтался я с вами, друзья! Прощайте.

Рассказчик. Иван Тимофеевич! Куда же так скоро? А винца?

Иван Тимофеевич. Винца - это после, на свободе когда-нибудь! Вот от водки и сию минуту не откажусь!

Глумов. Чем закусить желаете?

Иван Тимофеевич. Кусок черного хлеба с солью - больше ничего.

Рассказчик и Глумов бегом бросились за угощением,

выносят поднос с водкой и закуской. Иван Тимофеевич

опрокинул в рот рюмку водки, понюхал корочку хлеба,

крякнул. Приятели в умилении наблюдают над действиями

дорогого гостя.

Благодарствую. (Поднялся, собираясь уходить.) Да! Чуть было не забыл! Шел мимо, дай, думаю, зайду проведаю, домой к себе в квартал на чашку чая приглашу. Так что милости просим завтра ко мне пожаловать. Танцы, музыка и все такое прочее...

Глумов. Сочтем за великую честь.

Иван Тимофеевич. Будем рады! Прощайте! (Кивнул Кшепшицюльскому.) Проводи! (Уходит, за ним Кшепшицюльский.)

Глумов и Рассказчик в оцепенении смотрят друг на друга.

Глумов. Вот это да...

Рассказчик. Что делать-то, Глумов?

Глумов. Что и прежде - годить, да еще в большую меру годить пора настала. А завтра - в квартал, на чашку чая.

Рассказчик. Устал я, Глумов.

Глумов. Что?

Рассказчик. Устал, говорю.

Глумов. Устал? А я, думаешь, не устал? Ничего, брат. Ничего... (Зовет.) Кшепшицюльский!

Кшепшицюльский возвращается.

А в чем идти? Во фраке? В сюртуке?

Рассказчик. А что делать заставят? Плясать русскую или петь "Вниз по матушке по Волге..."? Я ведь не пою.

Глумов. Может, просто поставят штоф водки и скажут: "Пейте, благонамеренные люди!"

Кшепшицюльский. Вудка буде непременно. Петь вас, може, и не заставят...

Рассказчик. А что заставят?

Кшепшицюльский (наслаждаясь паузой). Философский разговор заведут.

Глумов. Философический?

Кшепшицюльский. Философический. А после, може, и танцевать прикажут, бо у Ивана Тимофеевича дочка есть... от то слична девица! Мысли испытывать будут. (Выпивает рюмку водки.) Дзякую бардзо. (Идет, останавливается.) Приглашение такого лица вам большую честь делает... До видзення... (Ушел.)

Пауза.

Глумов. А ведь Иван Тимофеевич нас в полицейские дипломаты прочит...

Рассказчик. А может, как чадолюбивый отец, хочет одному из нас предложить руку и сердце своей дочери?

Глумов. А что? Ежели смотреть на этот брак с точки зрения самосохранения...

Рассказчик. Глумов! Голубчик! Ты что?! Ты что?!

Глумов. Ну, а ежели он места сыщиков предлагать будет?

Рассказчик. Но почему же ты это думаешь?

Глумов. Я не думаю, а во-первых, предусматривать никогда не лишнее. И, во-вторых, Кшепшицюльский на днях жаловался: непрочен, говорит, я.

Рассказчик (решительно). Воля твоя, а я в таком случае притворюсь больным!

Глумов. И это не резон, потому что век больным быть нельзя. Не поверят, доктора освидетельствовать пришлют - хуже будет. Слушай! Говори ты мне решительно: ежели он нас поодиночке будет склонять, ты как ответишь?

Рассказчик. Глумов, голубчик, не будем об этом говорить!

Глумов. Нет, брат, надо внутренне к этой чашке чая подготовиться... С мыслями собраться сообразно желаемого результата.

Рассказчик. На чашку чая... в квартал...

Глумов. Мысли испытывать будут... Ох!

Затемнение

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Рассказчик (в зал). Мы почти не спали и думали только о предстоящем визите к Ивану Тимофеевичу, долго и тревожно беседовали об чашке чая... Наконец настал этот вечер, и мы отправились в квартал, где были приняты самим Иваном Тимофеевичем.

Гостиная в доме Ивана Тимофеевича. Званый вечер в

разгаре. Полицейские в форме браво отплясывают с дамами

кадриль. Иван Тимофеевич вводит Глумова и Рассказчика.

Танцующие удаляются. Из залы слышатся звуки кадрили.

Иван Тимофеевич. Проходите, господа, милости просим. Мы уж тут давненько веселимся... Музыка, танцы и все такое прочее... Прошу садиться, господа.

Глумов и Рассказчик усаживаются. В гостиную заглядывает

Кшепшицюльский.

Притвори-ка, братец, дверь с той стороны! Мы же тут не танцуем! Постой! Вели там на стол накрывать! Балычка! Сижка копченого! Белорыбицу-то, белорыбицу-то вели нарезать! А мы пока здесь просидим, подождем...

Кшепшицюльский исчезает, прикрыв за собой дверь.

Ни днем, ни ночью минуты покою нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный жил и как он нынче живет! Прежде одна у нас и была болячка пожары! А нынче! (Подходит к двери, приоткрывает.)

Там, прилепившись к щелке, подслушивает Кшепшицюльский.

Старается! Водки не забудь! (Плотно прикрыл дверь.)

Пауза.

Да. Так о чем я говорил?

Глумов. Трудновато вам!

Иван Тимофеевич. Да... Вы мне скажите: знаете ли вы, например, что такое внутренняя политика? Ну?

Приятели в растерянности молчат.

Так вот эта самая внутренняя политика вся теперь на наших плечах лежит!

Рассказчик. Неужели?