Балалайкин и К°

Очищенный (деловито рассмотрев монету). Мало, но я не притеснителен... К тому же я сластолюбив... (Со слезой в голосе.) Я люблю мармелад, чернослив, изюм, и хотя входил в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено мне было бесплатно входить в его магазины и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров вследствие подобных же переговоров разрешил мне выдавать в день по одному поврежденному яблоку. (Рассказчику.) Стало быть, и этого, по вашему, милостивый государь, разумению, достаточно?

Рассказчик. Извините. (Положил в приготовленную ладонь монету, она мгновенно исчезает в кармане Очищенного.)

Очищенный. Благодарю вас. Итак, я сластолюбив и потому имею вкус к лакомствам вообще и к девочкам в особенности. Есть у них, знаете... (Сладострастно причмокнул.)

Глумов и Рассказчик (с отвращением). Ой...

Очищенный. А так как жена удерживает у меня пятнадцать рублей в месяц за прокорм и квартиру - и притом даже в таком случае, если б я ни разу не обедал дома, - то на так называемые издержки представительства остается никак не больше пяти рублей в месяц.

Глумов внимательно на него смотрит.

(Встревоженно.) Что такое?

Глумов узнает его и начинает напевать: "Чижик-пыжик, где

ты был?"

Что такое?!

Глумов. "...На Фонтанке водку пил...". (Рассказчику.) Послушай, брат, ты видишь, кто он, этот старик? Не узнаешь его?

Рассказчик. Нет... Хотя... Словно я видел его где-то...

Глумов. Это же тапер Дарьи Семеновны... Очищенный!

Рассказчик. Иван Иваныч!

Глумов (Очищенному, вглядываясь в него). Иван Иваныч! Да ведь это ты! Ты! Ты! Помнишь, как ты на фортепьяно тренькал?

Очищенный (осторожно). Не помню...

Глумов. А помнишь, как я однажды поднес тебе рюмку водки, настоенную на воспламеняющихся веществах?

Очищенный. Помню. (Бросается в его объятия.) Друзья! Не растравляйте старых, но не заживших еще ран! Жизнь моя - это тяжелая и скорбная история!

Глумов. Иван Иваныч! Как ты вырос! Похорошел!

Очищенный. А моя жена еженедельно меня крова лишает.

Глумов. Но ведь супруга ваша могла бы и не требовать с вас платы за содержание?

Очищенный. О-о! Не говорите, милостивый государь! Моя жена... А есть ведь, господа, и другие жены... Вот жена Балалайкина, например...

Рассказчик (вскрикивает). Как?

Глумов толкает его: молчи, мол.

Очищенный (рад посплетничать). Никто почти и не знает, что он женат. А он женат, господа, и восемь дочерей имеет.

Рассказчик. Балалайкин женат?

Очищенный (взахлеб). Женат. Живут они в величайшей бедности близ Царского Села, получая от Балалайкина в виде воспособления не больше десяти рублей в месяц. Балалайкин же наезжает туда один раз в неделю, и ни одна душа о том не знает...

Рассказчик близок к обмороку.

Рассказчик. Все погибло.

Очищенный. Что?

Глумов (желая отвлечь Очищенного). Свидетель игр нашей молодости! Иван Иваныч! Да ведь тут фортепьяно! Сыграй нам "Чижик-пыжик! Где ты был?" Помнишь? (Отводит Очищенного от Рассказчика.)

Очищенный. Помню, как не помнить? (Садится за фортепьяно, начинает играть.)

Глумов садится рядом и подпевает.

Рассказчик. Балалайкин женат.

Глумов. Мужайся, что-нибудь придумаем.

Рассказчик. Что же это такое? Значит, он соглашался на двоеженство? И мы должны этому содействовать? А может быть, это и к лучшему? Тут уж мы окончательно свою благонамеренность выкажем. А что же остается? Забыть, что мы собирались только "годить", и по уши погрузиться в самую гущу благонамеренной действительности. Общий уголовный кодекс защитит нас от притязаний кодекса уголовно-политического. Двоеженство! Иначе не спастись. Надо прямо бить на двоеженство. Теперь у нас есть цель: во что бы то ни стало женить Балалайку на "штучке" купца Парамонова, и надо мужественно идти к осуществлению этой цели. (Глумову.) Глумов! А как ты смотришь на двоеженство?

Глумов. Эврика!

Дверь кабинета открылась, оттуда вышли Балалайкин и

юноша.

Балалайкин (всем). Я вижу, друзья, что вы уже перезнакомились. Одну минутку! (Юноше.) Все ясно, наш план неотразим. Ведь прежнее письмо наше возымело действие?

Юноша. Возымело, господин Балалайкин, только нельзя сказать, чтобы вполне благоприятное. Вот ответ-с! (Подает письмо.)

Балалайкин (громко читает). "А ежели ты, щенок, будешь еще ко мне приставать...". Гм, да... Ответ, конечно, не совсем благоприятный, хотя, с другой стороны, сердце женщины... Ну, если и эти письма не помогут... Что ж! Будем еще сочинять... новые... до победного конца!

Юноша (умоляющим тоном). Со стихами бы, господин Балалайкин!

Балалайкин. Можно. Из Виктора Гюго, например. (Декламирует по-французски.) Ладно будет?

Юноша (робко). Хорошо-с, но ведь она по-французски не знает.

Балалайкин. Это ничего: вот и вы не знаете, да говорите "хорошо". Неизвестность, знаете... она на воображение действует! Потребность такая в человеке есть! А, впрочем, я и по-русски могу:

Кудри девы-чародейки,

Кудри - блеск и аромат!

Кудри - кольца, кудри - змейки,

Кудри - бархатный каскад.

Хорошо? Приходите завтра - будет готово... За стихи цена... (Поднял правую руку и показал все пять пальцев.) Пять рублей.