Бал Додо

В этом полете над Индийским океаном на нее вдруг нахлынули воспоминания о Серпентайне, об Англии. Лондон, такой далекий, такой забытый, Лондон перед Рождеством. Город и праздник неразделимы для нее. Город радости и подарков, город, по которому жители семенят с пакетами в руках во всех направлениях, как заблудившиеся муравьи. Город, поющий рождественские славословия, которые вырываются из открытых дверей магазинов, и гимны Армии спасения на перекрестках улиц. Город света, мерцающий бумажными фонариками на большой елке Пикадилли, которой вторят все маленькие елки, зажженные за оконными сводами домов. И Морин, укутанная по самые глаза в серый волчий мех. И смесь золы, жареного сала и йода, что и составляет запах Лондона, ароматы хвои, мандаринов, горячих пирогов и свечей. Чайки летают над Темзой, парят над Портобелло. По воскресеньям с утра она гуляет в Хемпстеде, где гоняет маленького фокстерьера Юджина, расставаясь с которым она так горько плакала перед отъездом на Маврикий. И ряды подержанных вещей на Каледонском рынке, куда на рассвете Морин иногда таскает мужа и дочь, где среди груды предметов, прибывших со всех концов света, Бени в первый раз увидит воссозданный облик додо — с перьями, в стеклянной клетке, увидит именно там, где Морин скупает платья двадцатых годов, расшитые жемчугом, и боа, чьи элегантные владелицы уже давно бродят в королевстве лесных мышей. И этот чердак на Портобелло, который выбрала Морин, бывший склад, переделанный в студию, огромная комната, с лакированными китайскими ширмами, подобранными в подвалах Мидхерста. Там колыбель Бени, творение скульптора, бывшего любовника ее матери, она имела форму большого стального яйца, нижняя часть которого была в виде целой скорлупы, а крышка была оплетена узором из металлических прутьев, она подвешивалась за кольцо и поднималась при помощи блока. И в младенчестве она качалась там, в атмосфере постоянного праздника с музыкой, днем и ночью. Подвешенная под потолком, она мирно спала в своем яйце.

Кажется, эта колыбель вызвала возмущение леди Оуквуд, матери Морин. Она не понимала, как можно подвешивать ребенка над шумом, не говоря уже о дыме странных сигарет и ладана, который горел в курильницах и делал воздух нездоровым.

В Мидхерсте, в замке ее бабушки Оуквуд, была совсем другая Англия, зеленая, мшистая и спокойная. Весенняя Англия, где жили, задрав голову, чтобы поприветствовать, как положено, клочки голубого неба, проглядывающие сквозь тучи. Какой замечательный день! А по вечерам собирались на паперти удивительного неоготического кирпичного храма, построенного в начале прошлого столетия, посреди большого холмистого парка с огромными деревьями, лужайками и рвами, с газонами, с лабиринтом из стриженого самшита, с арками, увитыми розами, и даже маленьким прудиком, который при помощи сети крошечных каналов, скрытых в подлесках, подпитывался водой из запруженной реки и дарил не только свежесть, но и огромных комаров.

Бени никогда не забудет Мидхерст. В особенности вот это: ей четыре года, лето. Каждый день после обеда она должна посвящать два часа сиесте, и это выводит ее из себя. Однажды июльским днем она лежит в кровати, в легком полумраке солнца, рассеянного белыми шторами, занятая тем, что борется со сном, чтобы досадить взрослым, виноватым в ежедневной послеобеденной ссылке. Свернувшись калачиком, она отдыхает, прижавшись щекой к белой льняной подушке. В комнате прохладно, но в открытые окна жужжит лето, сквозь шторы источая аромат магнолий. Вдоль аллеи грабли скребут гравий, слышен мерный вздох железа. Поливочная вертушка на соседней лужайке постоянно и оживленно шумит, как будто легкая струя воды, расточающая жемчужины, насмехается над граблями, которые кусают пыль. С соседнего теннисного корта, отгороженного грабовой аллеей, слышен звук мяча, стучащего по двум ракеткам, шпонк, шпонк… И маленькая девочка, с тяжелеющими веками, несмотря на ее нежелание спать, в первый раз испытывает головокружительный всплеск всеобщего благополучия и спокойствия, которое называют счастьем. Сколько времени длится каждый приступ счастья? Минуту? Секунду? Будут и другие в ее жизни. В хижине на горе с Вивьяном. Или когда в Париже она переходила мост Искусств в розово-голубом июньском утре. Каждый раз ее память будет возвращать звук граблей, которые разравнивают камешки на аллее Мидхерста, звук струящейся воды и теннисного мяча в аромате магнолии.

Она мало знала ее, эту леди Оуквуд, необычную и незабываемую бабушку, с ее стадом бесхвостых кошек, которому она отдала множество комнат замка, что, впрочем, не мешало им разгуливать повсюду на правах абсолютных хозяев этих мест, которые они пропитали своим отвратительным запахом. Леди Оуквуд непреклонна, когда покушаются на кошачьи привилегии. Если кошка устроилась в кресле, то запрещено кому бы то ни было — будь это сама королева — сгонять ее. Кошки имеют право карабкаться на столы, есть из любой тарелки и даже спать на кровати, которая им понравится.