Читаем Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем полностью

Их действительно никак не воспитывают, ими никак не занимаются. Никому из взрослых не приходит в голову качели в таборе для детей поставить! Или теннисный стол. Раньше хотя бы в футбол играли, а теперь все банально слоняются по улице. И велосипеды-то — крайняя редкость. А ведь чтобы кустик вырос здоровый, ему нужны солнце, уход, внимание.

Однако при этом мое впечатление — Бессонов все-таки преувеличивает масштабы бедствия, хотя мотивы его понятны: он бьет в набат, чтоб мужик перекрестился, пока гром не грянул. Но когда так было?

Никто не виноват. Вступая в новый мир и новое общество, котляры выбрали самые примитивные и плоские фетиши — богатство и успех. Никаких идеалов, кроме тех, что навязывает нам телевизор. Словно сорняки на заброшенном участке, процветают в них посредственность, грубость, лицемерие. Эти качества подвинули даже чувство братства — стержневой момент, на котором зиждилась такая шаткая, но вместе с тем мобильная и вариативная цыганская мораль.

В маргинальных кумпаниях взаимовыручка отходит в мифологию. Один цыган купил на стороне ворованную «девятку». А продать не смог. В итоге все-таки сбагрил ее — одному русскому, причем сбагрил в долг, удовлетворившись небольшим авансом («я сглуповал!»), а этот русский перегнал машину в соседнюю область, «купил ментов», поставил на учет и продал «задорого». Но долг цыгану возвращать не спешит! Цыган обратился к одному из братков. Браток был русский. Цыган говорит:

— Там сумма большая висит, немелкая. Нужны ребята, чтобы съездить-поговорить. Только с ними не надо ласково. Надо строго.

— А чего своих не хочешь подключить?

— Так у нас, знаешь, какие законы?! Вовек не расплатишься!

Раньше ценностью была община — сама по себе, ее крепость и единство. Без общины цыгане себя не представляли. Таборный уклад заслуженно почитался как необходимый элемент выживания. Вот и старались. Приходилось стараться. Хочешь, не хочешь — один за всех и все за одного.

Теперь она испаряется. Не та община… Та, которая есть сегодня, способна оправдать надежду не больше, чем динозавр в ледниковый период. Ее всю изгрызли мелкие распри, зависть, обидки. Вы бы посмотрели, с каким энтузиазмом котляры готовы клепать друг на друга (естественно, за глаза) — мол, они все плохие, один я тут хороший, верь только мне! Никому нельзя не верить!

В бесснежном ноябре 2009-го горинский табор утопает в грязи — пройти, не запачкавшись, можно только на ходулях.

— Вы бы хоть скинулись — асфальт положили, — говорю я Гоге.

— Так две беды у нас — самые древние…

Вот и Гога грустный. Устал он от своих. Устал спорить, убеждать, доказывать им. Сходка — галдеж. Лишь бы пошуметь, лишь бы что-нибудь ляпнуть, а подумать, взвесить — кому это надо?

В кумпании — свадьба.

Бахтале-зурале, ай-нанэ-нанэ, чигидоп-чигидоп. Но как-то бездарно. То ли обленились, то ли еще никто не разгулялся. На русских свадьбах разнообразнее.

Когда Гога вручил молодой семье положенный подарок, мы сбежали к нему.

— Вот раньше были свадьбы — ты бы не ушел. И я бы не ушел, — резюмирует Гога. У него перед домом стоит «тойота» — недавняя покупка. Подходит младший внук — ему четыре года, говорит с претензией:

— Ты почему ее в гараж не поставил?

— А какая разница?

— Дети поцарапают.

Смышленый мальчишка!

В таборе много способных детей — общительных, веселых, любознательных, резвых. Но хода им нету. Они вырастают в ограниченных взрослых. С кругозором для бедных. Есть сообразительные, но эта мгновенная сообразительность никуда не ведет, она остается в очень узких рамках.

Раньше котляров вели обычаи. Традиция, как схема, как вешки в болоте, направляла на то, чтобы лучше наладить совместный быт. Конечно, и здесь проявлялись издержки. В таборе не было места особенным. Сейчас стало модно, да и психологи как один советуют «быть самим собой». У цыган стояла другая установка: «Будь таким, каким принято быть, каким должен быть настоящий цыган». И стандарт был четкий, а теперь разброд. Много выпивают, пьяные танцуют, так что наутро самим стыдно слушать рассказы об этом, но не поддадутся — стыда не признают, будут матереть. Старики на них ворчат: молодежь неблагодарная, занимает на праздниках лучшие места, а когда черед подарки дарить — их и след простыл, все сожрали и выпили.

Вот вам и община.

Все настораживает — в таборе даже молодые девчонки стали выпивать. А раньше «только свекруха гуляет, сноха сидит дома». Для замужней женщины считалось некультурным пройти перед мужчиной, перед стариком: если прошла — сразу извинялась. Сейчас не извиняются!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология