Багратион. Бог рати он

— Как была бы я счастлива, Петр, окажись рядом с тобою открытая и чистая душа! — произнесла Анна Александровна. — Могу вообразить: ты со своим широким и честным сердцем и она, твоя подруга, с устремлениями чистыми, с представлениями нравственными. Сии девичьи качества видны тотчас. И младые лета, неопытность жизни и веселость нрава, о коем ты говоришь, вовсе не помеха, чтобы отличить себялюбие от сердобольности, каприз от милосердия и сострадания, стремление к собственным удовольствиям от готовности оказать помощь ближнему. Однако прости меня, милый, может быть, я слишком строго сужу и во мне самой расчет холодного, эгоистичного ума преобладает над чувством, коим и должно жить всякому любящему сердцу? Чтобы познать другого человека, потребно время. Надеюсь, у тебя впереди будет еще немало дней, если не месяцев, чтобы лучше понять свойства молодой графини. А уже после этого и определиться в своих намерениях. Не так ли, мой друг?

— Конечно, конечно, милая тетя! — подхватил ее слова Багратион, сразу почувствовав облегчение от разговора. — Вот видите, я услышал ваши бесценные советы и словно проверил собственные решения: время скажет свое, последнее, слово. И все же, наверное, существует такое понятие — первое впечатление. А оно, впечатление сие, меня все более и более убеждает: она полюбит меня, это неискушенное дитя. Вы говорите: избалованность? А что ж в том предосудительного, коли росло сие существо в окружении неги и любви, с младенческих лет познало тепло и щедрость сердец, ее любивших? Значит, все то, что получила сама по рождению и воспитанию, она непременно захочет отдать теперь тому, кто станет ее первым другом. Именно так стал бы рассуждать я сам, коли имел бы в избытке доброты и ласки. Но именно я был всего этого лишен. Потребность же в сих свойствах я ощущаю неизбывную. Потому знаю верно: стремление мое к счастью и ласке утолит именно она, с лихвою изведавшая довольства собственной жизни.

«Принцесса Борис» как-то загадочно усмехнулась и ответила, что у них еще будет немало времени, чтобы вернуться к сему разговору не раз. Теперь же она должна собраться в дорогу — едет в Москву, давно не видела мама и Александра Михайловича. Теперь же возможности для поездки лучше не сыщешь: муж, можно сказать, под арестом в Царском Селе вместе со своим другом великим князем и, вероятно, не скоро оттуда выберется. Появляться же в петербургских кругах или, того хуже, в Гатчине значило бы давать пищу пересудам. Да тут еще и новая тема для сплетен — роман ее племянника с этой, прости Господи, взбалмошной и самовлюбленной до глупости молодой графиней Скавронской. Нет уж, в Москву, в Москву — подалее от разговоров-пересудов, от которых у нее давно уже неприятная оскомина! Будет время найти повод, чтобы Петра попробовать отрезвить — напрямик сказать, что думает сама о сей кокетке.

Однако не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает. Правду сказать, при данном стечении обстоятельств роль Господа принял на себя его помазанник на земле — император всероссийский Павел Первый.

— Иван Павлович, — заметил как-то император главному распорядителю своего двора Кутайсову, — в последнее время я не узнаю князя Багратиона. Моментами он — словно в воду опущенный. Не знаешь, что с ним?

Влюблен, ваше императорское величество.

— Что-о? И в кого же?

— Ходят разговоры, в юную графиню Скавронскую.

Брови Павла Петровича — белесые, еле даже видные — поднялись вверх.

— А Скавронская что ж?

— Известное дело, ваше величество, кокетка и себялюбка. Для нее сие что кошке поиграться с мышкой.

Тут лицо императора вновь разгладилось, и голос его взвился до крайности:

— Это ж какая такая игра при моем дворе? Выходит, отрыжка потемкинского семени — блуд вводить заместо нравов семейных… Да Скавронская-мать — племянница Кривого! Я сие не забыл, хотя произвел ее в кавалерственные дамы и дал свое волеизъявление на брак ее с Мальтийского ордена рыцарем Литтой. Правда, и тут сия пара мне изрядно попортила крови. Ну так я покажу этому потемкинскому семени, кто кошка и кто мышка. Под венец! Завтра же чтоб была свадьба!

— Это же как, ваше величество? — осмелился спросить Кутайсов.

— А самым обыкновенным образом, любезный Иван Павлович. Сей же секунд велю тебе объявить графине Литте и ее дочери: завтра поутру быть здесь, в гатчинском дворце, в приличествующих торжеству нарядах. Молодой графине Скавронской — в подвенечном платье. Князю же Багратиону утром, после развода, остаться при мне…

Решение императора произвело на мать и дочь впечатление грома средь ясного неба.

— Ну что, доигралась? — только и смогла произнести кавалерственная дама. — И было бы перед кем раскрывать чары! Разве недостаточны мои связи, чтобы составить тебе достойную партию? Теперь остается лишь молиться, чтобы пронесло. Еду к самой императрице.