Бабочка и василиск

И вот обо всем этом я и рассказала Инке. А она говорит: «Чего тут непонятного? Трахнуть он тебя хочет, вот и все». Я отвечаю: «Чего же тогда не трахает? Даже не пытается. Сто раз уже мог бы». «Боится, наверное, — говорит она, — еще подашь в суд, что он тебя изнасиловал. Кто тебя знает. Или как там еще про несовершеннолетних?..» «Растление малолетних, — припомнила я из уголовного кодекса (моей настольной теперь книги). — Нет, это отпадает, он знает, что я в суд не подам». «То есть, в принципе, ты уже готова?» — говорит она ехидно. «Да ничего я не готова! — Возмутилась я. — Но если я сама не захочу, ничего не будет. Ну, а если уж случится, значит, я этого хотела, тогда и дергаться не буду. Но пока я ничего такого НЕ ХО-ЧУ». «ПОКА, — усмехнувшись, передразнила Инка — И сколько будет длиться твое «пока»? ««Ну, не знаю, долго, наверное…» «Не юли, — сказала она сурово, — все ясно, как день, — (любит она корчить из себя этакую «роковую женщину»), — никаких «пока»; ты УЖЕ готова».

Я даже разозлилась: «Да я же говорю, он сто раз мог сделать со мной все, что угодно…» «И на сто первый — сделает. Он просто еще не уверен, что ты уже ГОТОВА. Ты надеюсь, еще не говорила ему, что вовсе не обидишься? Ты ему нравишься, но ты маленькая, и он не хочет тебя отпугнуть». «И что же, он ждет, пока я вырасту?» «Наверное, он и сам не знает, чего ждет. Только если ты вовремя не порвешь с ним, рано или поздно он все-равно не удержится, да и трахнет тебя». «Дура ты», — говорю я. «Сама дура», — ответила она, и мы немного подулись друг на друга. Но потом я все-таки первая ее спросила: «Слушай, а ты-то откуда так в этих делах разбираешься?» «У меня, — говорит она, — опыт. Побольше чем у тебя, во всяком случае».

Ой мама! Умру от смеха. Опыт у нее… Сотня женских романов, которые они с ее матерью друг у друга из рук рвут, и шуры-муры с Вадиком — вот и весь опыт.

И все-таки, у нее как-то яснее все выходит, чем у меня. А у меня — сплошной туман. Чего я хочу? Чего не хочу? Чего хочет он? Что можно, а что — нельзя? Что хорошо, что плохо?.. Я только знаю точно, что мне нравится быть рядом с ним, и ничего дурного мы не делаем.

И все-таки я уже два раза давала себе слово к нему больше не приезжать, но потом все как-то само получается: думаю, да ладно, съезжу, ничего страшного; скучно же. Но буду вести себя строго. А когда приезжаю, только в кабинет к нему захожу, рот — до ушей, ничего не могу с собой поделать.

Короче, не знаю!..

Но главное, я в него НЕ ВЛЮБИЛАСЬ. Это точно.

Ладно. Посмотрим, что будет дальше. Уроки надо делать.

Из дневника Летова

На днях Годи немного рассказал мне о себе. Хотел записать сразу, да все руки не дохрдили, а сегодня, когда я более или менее свободен, оказалось, что история его в моем сознании уже оформилась в нечто похожее на беллетристический рассказ.

… Родился Павел Игнатович в подмосковном селе Косицине, испокон века в котором жили невесть откуда взявшиеся тут молдаване. Факт, что обладатель аристократических манер и чуть ли не дворянского лоска (хоть то и другое и кажется несколько наигранным) Годи — родился в маленькой деревушке, сперва несказанно поразил меня. Но позднее я понял в чем дело: мать его происходила из древнего молдавского княжеского рода. Хоть жизнь и поставила ее на самую нижнюю социальную ступеньку, а отсутствие мужа вынудило выполнять самую тяжелую работу, все же она нет-нет, да и напоминала сыну о его исключительной родословной.

Но куда же делся его отец? Кем он был? Вопрос этот мучил его с детства, а единственный ответ который он находил был слишком уж несуразным:

— Марсианин твой отец, Паша, — отвечала ему мать, когда приходил он со двора до слез задразненный соседской шпаной. И для убедительности по слогам произносила: И-но-пла-не-тя-нин.

— Знаем мы этих «интиплитян»-то, — хмыкал, подслушивающий, по обыкновению, соседский дед Ион. — Интиплитяне-то те в акурат семь лет назад тута телятник ставили…

И если мать в это время стряпала пельмени, то била она деда скалкой, если стирала — чихвостила его мокрой тряпкой. Но особенно нехорошо было Иону, если в это время увесистой кленовой толкушкой она толкла картошку.

… Повзрослев немного, Паша понял, что легенду эту мать не столько для него, сколько для себя выдумала. Наверное, для того, чтобы хоть как-то оправдаться за свое падение «из князей в грязь». А он, хоть и жалел ее, а все же, случалось, не сдержавшись, обрывал ее Ионовыми словами (дед-то к тому времени помер уже), когда снова заводила она эту свою песенку об инопланетянах, отвечая на вопрос, удерживаться от которого он все никак не мог научиться.

По молодости ничего дворянского Павел в себе не чувствовал (так же как и инопланетного): обычный деревенский парень. И лишь повзрослев, принялся тщательно культивировать в себе аристократические наклонности. Но это — много лет спустя…