Бабочка и паук

Лене приснился сон. Она находилась в пещере и была белой собакой. Вверху, на сводах пещеры висели гроздья летучих мышей, спящих до весны. У костра, дым которого низко тянулся к выходу, сидел человек в меховой одежде и курил трубку. По мокрым следам его, ведущим к огню, можно было судить о том, что за стенами пещеры – сильный снегопад, да и одежда несла на себе блеск воды. Зима навалилась снаружи, как белая медведица, не давая выйти. И сколько им сидеть тут, было неясно. Мысли человека в меховой одежде были печально-ленивыми. Он думал о мужчине и женщине, которые в далеком городе, стоя у окна, разговаривают о снеге, для которого у них имеется только одно название. Изящный силуэт женщины кажется вытканным на ткани портьеры, и когда она поднимает тонкую руку, чтобы коснуться рисунка оленя, ткань оживает, олень начинает движение, и тень женщины сливается с ним. Мужчина, стоящий рядом, встревожен, но не понимает, как остановить оленя, укравшего тень его жены. А вот уже и жены нет, она похищена оленем, который мчится сюда, на край света с торжеством быка, похитившего Европу. Белая собака смотрит на своего хозяина, который подбрасывает сучья в радостно затрещавший костер. И пришла медведица, и села у огня, и была она вестницей счастья. На треск огня отозвались далеко-далеко колокольчики, это шут надел новую шапочку.

Сон, не исчезай. Что-то там про метель. Что-то про любовь. Белое. Движется. Яркие звуки. Грусть и похищение…

2. Влас. Танец бабочки в прорези листвы

Многие молодые мужчины любят ходить на длинные расстояния. Власбыл из таких. Приехав с севера, где он отработал по контракту два года, он решил пожить на природе и купил маленькую дачу. Задерживаться тут он не собирался, пока хотелось прийти в себя после трудной работы. Место было обычное. Но кое-что не давало себя определить. С тех пор, как он обрел убежище здесь, ему не давала покоя церковь у близлежащей деревеньки – в первый раз он заметил сначала купол, проплывший, как кадр из киноленты, только медленно – тогда он ехал в тот дом, в котором решил отсидеться, прежде чем уехать совсем далеко. Автобус делал поворот, и показалось: место вокруг деревенской церкви, окружающее ее пространство было круглым, словно невидимый купол прикрывал его. Он тогда посмотрел на лица людей: они были будничные, усталые. Сойдя с автобуса на следующей остановке по требованию, Влас зашагал по дороге, переводя стесненное дыхание. Не удержавшись, оглянулся, увидел простую, но щемящую душу панораму – синее небо довлело над всем видимым простором, земля показалась плоским наклоненным блюдом с нарисованным слева леском и справа лугом с пасущимся коровьим стадом. Он свернул с дороги в лес. Заросли берез и осинника вперемешку с кустами орешника давали тень, в которой кожа отдыхала от палящих лучей солнца; трава, выросшая до щиколоток, была мягкой и ярко-зеленой. Он упал на землю, стараясь не дать выплеснуться влаге из глаз, потом перевернулся на спину и долго смотрел в крону березы, врезавшуюся в синеву неба. Север давал себя знать. Там он пережил и личную драму, это было расставание с той женщиной, которую любил. Одна из многих, таких полно, как листьев на дереве, сказал он себе.

Один из листиков вспорхнул с ветки и затрепетал над ним. Бабочка. Обычная, каких много, но он не может оторвать взгляд от силуэта, движущегося в прорези листвы, танцующего на фоне клочка синего неба. Внезапная тоска сжала сердце. Одинокая и грациозная танцовщица, где же твой партнер по танцу?

Бабочка порхала над ним, то спускаясь к самому лицу, то поднимаясь выше, будто сила его мысли была нитью, не дававшей ей улететь. Она словно примеривалась сесть на его запрокинутое лицо. Беги от меня, беги, пока мой огонь не опалил твои крылышки! Будто поняв этот мысленный приказ, бабочка улетела. Без нее пейзаж опустел, кусок неба осиротел. Вернись, вернись! – прошептал Влас, не замечая текущих по лицу слез.

Он думал, что одиночество принесет успокоение, но чувствовал только оглушающую пустоту. Но пустоту надо было чем-то заполнить, и добрый доктор память ничего другого не нашел, как посоветовать вспомнить свою жизнь, всех, кого любил. Но любил ли он? Он перебрал в памяти всех своих подружек, и тех, к кому мог бы привязаться, если бы позволил себе, и таких, что промелькнули, как краткий эпизод, короткая интрижка, ни к чему не обязывающая. В каждой из них он находил теперь, как в свое время, определенное обаяние или привлекательную черту. Но где они были теперь, постаревшие, родившие, потерявшие былой шарм, и сами потерянные в пространстве? Но и таким он был бы рад как лекарству для забвения. Поэтому сделал то, чего сам стыдился – начал звонить, набирая номера, сохраненные в памяти мобильного телефона. Кто-то не хотел с ним разговаривать, у кого-то капризный детский голос канючил: мама, мама. У одной из бывших отозвался мужской голос с акцентом, и пришлось называть другое имя, на что кавказец сказал: еще раз позвонишь, убью обоих. Одна из самых привлекательных бывших пассий чуть не опустошила телефон на предмет тарифа: