Бабл-гам

— Я хочу знать, кто нарисовал эту мазню. Хочу знать, понимал ли он, когда писал, что ее ждет участь… гостиничного фена.

— Зачем? — сказал я. — Хочешь заказать полотно для своей комнаты?

— Просто хочется знать, что за человек рисует мазню, чтобы сделать красиво в салоне первого класса дальнего рейса.

— Пожалуйста, хватит повторять это противное слово «мазня».

— Мадемуазель, будьте любезны, вы не могли бы сказать, откуда эта картина?

Стюардесса, брюнетка, скорее стройная, не оборачиваясь, пожимает плечами.

— Мадемуазель, будьте любезны!

Стюардесса резко оборачивается со словами: «Понятия не имею, мадам», — и пытается пройти в кабину, но я уже узнал эту лису, брюнетку в очках, а потому хватаю ее за руку и спрашиваю вполголоса, чтобы не перебудоражить весь самолет:

— Скажите наконец, чего вы от меня добиваетесь?

— Ничего, месье, отпустите меня, или я позову охрану.

— Увидите, что я сделаю с вашей охраной, — рычит Мирко с заднего ряда.

— Гляди-ка, — говорю я, — «Особое мнение» кончилось? Ну и как тебе?

— Слушай, мне очень понравилось… Все-таки Спилберг — это хорошо.

— А знаешь, они с папой очень дружили.

— Правда?

— Так вы отпустите меня или нет?

— Сначала ты мне объяснишь, почему следишь за мной.

— Я за вами не слежу, месье.

— Тогда что ты тут делаешь?

— Я стюардесса, если вы не заметили.

— Ну-ну, — отвечает Мирко, — я тоже могу напялить униформу и с дурацким видом махать руками перед спасательным жилетом, и все меня примут за стюардессу.

— В таком случае, — говорю я, игнорируя спорное утверждение моего охранника и друга Мирко, — за каким чертом ты приперлась на мойобед и обдолбалась кокаином со своими безмозглыми подружками-моделями в «Маркете» ровно полтора года назад?

— У меня сестра — модель. И вовсе не безмозглая: пишет диплом по гуманитарным наукам. Она тогда ушла с вами.

— А? И как ее зовут?

— Мелинда.

— Мелинда… Мелинда… Такой не знаю.

— Кто такая Мелинда, Дерек? — спрашивает Манон, с тяжелым вздохом роняя на пол «Гала».

— Ну, — говорю я, — допустим, сестра-модель, которую я трахнул, но это вовсе не объясняет, как тебя через три месяца занесло в «Риц» в четыре утра, притом в номер как бы случайно напротив моего?

— Я была с сестрой. Мы… мы возвращались с вечеринки у аравийцев, которые с третьего этажа.

— Да ну? — говорю я, отпуская ее. — И много там было народу?

— Не очень, — говорит она, потупившись, — Наташа Кадышева. Роберт Дауни-младший, ээ, он все не хотел признаться, что под газом. Мы смылись.

— Ах, какой чудный персонал у «Юнайтед»… — произносит Мирко.

— Окей, — заключаю я, — на сей раз я, так и быть, поверю, что все это… простое совпадение, но, — я откашливаюсь, — если ты еще раз попадешься мне в лапы… вопросы будет задавать мой друг с заднего кресла.

— Ладно, ладно, — отвечает она, — а теперь постарайтесь сохранять спокойствие, наш самолет заходит на посадку в аэропорт Нью-Йорка.

— Да-да, — говорит Манон, — просьба занять свои места и пристегнуть ремни безопасности, пока не погаснет сигнал светового табло, спасибо, мы в курсе.

Мы сохраняли спокойствие до полной остановки самолета, а перед тем, как выйти, Манон подобрала свой «Гала» и показала мне:

— Смотри, как смешно.

На обложке была Наташа со своим последним старцем и подпись: «Наташа Кадышева: давать всегда, давать везде», — и чуть ниже огромными белыми буквами: «Роберт Дауни-младший: нет, я не под газом».

В самолете этой мерзавки уже не было, я помчался как полоумный в туннель и еще успел увидеть, как она исчезает в необъятных недрах аэропорта Кеннеди, но тут мне преградила дорогу иммиграционная служба.

Мы едем в «линкольне» вниз по Парк-авеню, и когда проезжаем перед особняком родителей Жюли, я отвожу глаза, и Манон говорит:

— Жюли, да?

И я шлю ее к черту, и она вздыхает, чуть глубже кутается в меха, и, уткнувшись лбом в стекло, глядит с надменным и отрешенным видом на струи дождя на темном окне.

— И нечего сидеть с надменным и отрешенным видом, — говорю, — ты же не позируешь для «Вог» на тему «Я, гламурная и отчаявшаяся, на Парк-авеню».

— Я не отчаялась, — отвечает она.

— Да неужели? — иронизирую я.

— Это ты отчаялся.

Она права, и в эту минуту мы подъезжаем к «Пьеру», и она первый раз в жизни не ноет, что это не «Мерсер», не ждет, чтобы кто-нибудь открыл ей дверцу, открывает ее сама и, выйдя из машины в струях белого пара, просто спешит в отель, а не расхаживает перед прохожими, мимоходом подзывает гарсона: «Осторожнее с чемоданчиком «Вюиттон», там моя косметика», — потом небрежно протягивает чаевые, и портье почтительно сторонится, пропуская ее, и я говорю себе, что неплохо поработал. Предупредив консьержа, чтобы никто не звонил мне в номер, особенно Пэрис Хилтон — «Если позвонит Пэрис, скажите, что мой вертолет разбился и я погиб», — я иду за Манон, отстав на несколько шагов и не спуская глаз с ее шпилек, тихо ступающих по ковру, а перед дверью подбираю ее меха, соскользнувшие с плеч.

— Гм, — говорю я, закрывая дверь, — соболя?

— Да.

— «Фенди»?

— «Ревийон».

— Есть хочешь?

— Я хочу спать.

— Ты хочешь спать? Еще нет восьми.

— Дерек?

— Да.