Бабл-гам

Потом до меня доносится какофония из-под двери напротив, я думаю — заговор, заговор, заговор, и начинаю стучать, звонить, орать, миловидная брюнетка в наушниках открывает дверь и, увидев меня, меняется в лице.

— Мне бы хотелось ночью поспать, хоть раз в жизни, — говорю я, — так что будьте любезны прекратить эту дикарскую музыку!

— Это Моцарт, идиот.

И захлопывает дверь у меня перед носом; поразительно, до чего она похожа на брюнетку в очках на том жутком обеде с безмозглыми телками, только без очков.

— Моцарта не слушают на полную громкость, как какой-нибудь старый шлягер NTMв красной заряженной «бэхе» субботним вечером на Елисейских Полях!

Тишина. Закрытая дверь.

— Тут вам не колония для несовершеннолетних!

Закрытая дверь. Первые такты Confutatis.

— Думаешь, нацепила наушники, так уже крутая?

Закрытая дверь, я начинаю выглядеть как идиот.

Мимо движется гарсон с тележкой, весьма прилично нагруженной, учитывая, который нынче час и на сколько мест номера на этом этаже. Вопросительно смотрю на него.

— Аравийцы из третьего гуляют.

— А, — говорю, умирая от зависти, — гнусные привычки других клиентов мне не интересны, зато сделайте для меня одну вещь, вышвырните вон обитателей этого номера.

— …?

— Они… э-э… дурно воспитаны.

— Но, господин Делано, в этом номере никто не живет.

— Как? Это разве не «Кристаль Розе»?

Я имею в виду бутылку на тележке, предназначенную для свингеров-аравийцев, это просто «Кристаль», причем дерьмового года, — я в восторге.

— Нет, господин Делано.

— И чем они это закусывают? Детское меню, что ли, котлетки с пюре?

— Гм-гм.

— Короче… э-э… вышвырните вон этих людей, и вопрос закрыт.

— За то, что… вы подозреваете, будто они заказали детское меню?

— Да не аравийцев, вот этих! Вы что, не слышите музыку, это недопустимо, сейчас три часа ночи!

Я бью ногой в дверь.

— Какую музыку?

— Да Реквием же!

Он смотрит на меня как на ненормального, и я вдруг понимаю, что вокруг тишина, абсолютнейшая тишина.

— В этом номере никого нет, господин Делано. Спокойной ночи.

Он исчезает вместе с тележкой, и я почти уверен, что его в конечном счете тоже не существует. Медленно возвращаясь в постель — в то, что кажется мне постелью, — я осознаю, что, наверное, окончательно свихнулся, и удивляюсь только одному, что после смерти матери, отца, Жюли, при своем одиночестве, я еще столько времени держался, прежде чем покинуть этот гнусный реальный мир, где люди уродливы и злы, и вновь обрести рай, обитель воображаемых или воскресших друзей. Ну да, я шизоид, и что? В номере темно и тихо, в десяти метрах надо мной потолок, и я смешон, как всякий человек во вселенной. Манон спит, и я смотрю, как она спит. У нее синие глаза под сомкнутыми веками, в ней есть что-то печальное и что-то от Джейн Биркин. На запястье металлический браслет, дешевка, китч, с толстыми звеньями и выгравированным именем, и я говорю себе, что кто-то ее любил, и заказал для нее этот браслет, и подарил ей, и спрашиваю себя, что же ей, собственно, нужно, если она предпочла быть здесь, в моей постели, со мной, который уж точно не желает ей добра.

Я ложусь рядом с ней, закрываю глаза, прекрасно зная, что не усну. Я уже давно не сплю и боюсь ночи, как жестокой правды. Нет череды радости и муки, есть только мука, а радость — просто ее отсутствие. Весь день я ширяюсь — миром, девками, видимостями, все это морфий, избавляющий от боли, но не от болезни, а потом его действие проходит, и настает ночь, и я не сплю, и мне плооооохо…

— Господин Делано?

— Господин Делано?

— Дерек, в конце концов, соберись, на тебя смотрят.

Выныриваю из-под своего правого локтя, в сущности, я на него оперся только на секунду, только чтобы шее полегче было держать мою громадную голову, и, принимая во внимание утренний час — и как это можно в девять утра уже быть на ногах, к тому же чистеньким, при костюме, выбритым, аккуратным, то есть не только оказаться здесь, но и несколько часов собираться и сожрать богатый витаминами завтрак, — очевидным образом уснул, и теперь, сам знаю, с виду похож на грязное болото, из которого торчит только мой нос и «Панерай». Открываю правый глаз, потом с нечеловеческим усилием левый, вижу перед собой полтора десятка возмущенных рож, хочу только одного, чтобы меня оставили в покое, дали нырнуть обратно в блаженный мир кошмаров, на несколько секунд меня охватывает ужас, я спрашиваю себя, может, все наоборот и я не проснулся, а заснул, однако мой «Панерай» вполне реален: я бы не смог выдумать его серийный номер, да и вообще мне все равно. Так что я из последних жалких сил цепляюсь за стол, заставляю себя принять сидячее положение и придумать хоть что-нибудь.

— Мм-м…

— Господин Делано?

— Сейчас все скажу. Одну минутку, пожалуйста.

— …

— Прежде всего, — говорю я, — должен сказать, что я не спал, а думал. У всех свои маленькие бзики, не правда ли? Так уж случилось, что у меня бзик думать, закрыв глаза и… гм… ээ… открыв рот. Так лучше всего… гм… сосредоточиться.

— Ладно, Дерек, в таком случае что будем делать?