Бабка

– Не всегда «вместе» это счастливо, молодая ты еще, многого не понимаешь. Но поверь мне на слово, Анисья зря ничего не говорит и не делает. Если поможет тебе сейчас, значит, себе что-то твое важное заберет, хоть ты об этом важном сейчас и не знаешь. А потом вспомнишь, понадобится оно тебе, а взять неоткуда. Анисья к себе пристроила. Подумай, пока есть время. Хочешь, сама к ней соберусь схожу, скажу, что ты передумала. Мне вон чулки тока надеть да калоши.

– Баб Насть, не выдумывай. Ничего такого важного забрать Анисья у меня не может, потому что о важном всегда знают. Да и даже если важное, пусть. Зато Борька мой будет. А то, что вместе плохо нам будет, и разбежимся, так этого вообще быть не может. Мы созданы друг для друга. Если бы не эта рыжая девка, он давно бы мне предложение сделал. Поэтому Анисья мне чуточку поможет, и все. Дальше я справлюсь.

– Ну, смотри сама, – баба Настя поникла и обессиленно сползла на деревянную табуретку у стены. – Я с Анисьей давно дружу и плохого о ней не скажу, но в темных делах дружбы не бывает. Не посмотрит она, что ты моя внучка, и не надейся.

– Ба, я все понимаю, но ты ведь тоже была молодой. Любила. Верно?

– Да, любила, но за мужиками сама не бегала и по бабкам тем более. Знала: если не смотрит на меня, значит, не мое это. А вы, молодые, привыкли все получать, что хочется.

– Ладно, ба, не причитай. Хорошо все будет. А как думаешь, этот, кто у бабки Анисьи живет, домовой или кто?

– Да леший его знает. Он же Анисье не представлялся. А что ты так все о нем выспрашиваешь? – баб Настя встала с табуретки и поковыляла к столу.

– Думаю, если это настоящий домовой и если его поймать, то он столько же полезного сделать для людей может…

– Иди ты, – замахала руками на Вику баба Настя, оглядываясь по сторонам, – совсем умом тронулась? Откуда только такие мысли в твою голову лезут?

– Ладно, ладно, шучу я, шучу, – усмехнулась Вика, а сама подумала, что домовые ведь и правда много чего умеют, может, даже больше, чем Анисья. И если бы попасть в дом к Анисье, пока той нет, и поймать домового, то можно было бы потом всю жизнь жить припеваючи и даже не работать.

Баба Настя шумно вздохнула, убрала под платок прядь выбившихся седых волос.

– Ох, чую я неладное. Не будет добра от этого дела. Так ведь все равно меня не слушаешь.

– Пойду, подышу немного, – Вика задумчиво посмотрела в окно на покосившийся забор заброшенного палисадника и жухлую траву. – Может, все-таки переедешь к нам?

Баба Настя махнула рукой.

– Иди, иди, подыши, глядишь, мозги проветрятся и передумаешь.

– Не, баб Насть, не передумаю. Я ради Бори на все готова, – поджала губы Вика, вспоминая его растерянный взгляд, когда рыжая Варька попросила донести тяжёлую сумку по лестнице, хотя сумка до этого болталась на одной ее руке.

– Ух, гадюка хитрая, – прошипела Вика, вытянув губы, и вышла на улицу.

Дом выглядел, как его хозяйка, старым, но крепким, пожившим свое, но еще не собиравшимся умирать. Он уже не стоял ровно, а будто опирался на свой фундамент – где сильнее, а где из последних сил.

Дом бабки Анисьи же, хоть и казался намного живее и моложе за счет резных наличников, но смотрел из окон как-то неласково и пугающе.

Вдруг Вика увидела серого кота, который шустро юркнул под ворота дома бабки Анисьи, и через секунду три черные кошки выскочили оттуда же и разбежались в три разные стороны.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – машинально переплюнула через левое плечо Вика и услышала, как ворота скрипнули.

– Заходи, чего шлындаешь зря, – махнула рукой Анисья, натягивая платок с плеч на голову.

Вика улыбнулась и, опустив глаза, запрыгала как по минному полю, пытаясь не вляпаться в жижу грязи после дождей на проселочной дороге.

Перед входом в дом, во дворе, на лавке рядом с металлическими ведрами стояла полулитровая банка с мутным содержимым и небольшой пузырек, от которого сильно пахло валерьяной.

– Выпей, – Анисья протянула Вике банку прямо на улице, – потом в дом зайдешь.

Холодное стекло обожгло губы жидким варевом так, что Вика чуть не потеряла равновесие. Анисья поддержала ее за руку и помогла войти в дом.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, так вернее будет, – приговаривала она, и Вике теперь казалось, что она слышит только эхо знакомого голоса.

Голова налилась свинцом, ноги и руки почти не шевелились. Как завороженная, Вика сидела перед зеркалом и иногда ощущала прикосновения холодных рук к лицу, к затылку, к вискам с обеих сторон, а иногда слышала, как эхом разливались обрывки бабкиных слов по комнате. Запах горелого молока становился все сильнее, и скоро Вике стало тяжело дышать. Она открывала рот, пытаясь сделать вдох, но вместо этого только вдыхала, как ей казалось, горячий молочный пар, который не давал ее легким насыщения.

Наконец Вика услышала слова целиком и вздрогнула, будто проснулась.