Бабий век — сорок лет

— Здрасте, я, значит, виновата, так и будет всю жизнь все на меня валить! Да у него просто хобби такое — жениться! — возмутилась Даша, но в душе немножко была довольна…

— Так вот, Дарья, — спешила договорить Света, — женился наш Игорь на девице двадцати двух лет — заметь, возраст выложил сразу! Теперь, небось, и тебя в состоянии повидать. Вот она, страшная мужская месть: могут начать все сначала. Захотят — женятся на наших детях, и это не смешно и не стыдно и, в общем, нормально. А если мы заарканим, например, в сорок лет юнца, то смешно, и стыдно, и патология…

— Да хватит тебе философствовать!

Даша рада повидать Игоря, хорошо, что он будет, слава богу, что счастлив… Надо, пожалуй, сходить в парикмахерскую: Новый год, какой-то Валерий, да еще Игорь — сто лет не виделись, не хочет выглядеть Даша старухой.

3

Странно все-таки сотворен человек, царь природы. Очень по-разному — красивый и некрасивый, добрый, злой, умный и глупый, — однако един в главном: не может он без надежды, не может, не научился и учиться не собирается, с ней живет, с ней умирает. Никто не знает, что мелькнет последним в гаснущем навеки сознании, но, наверное, та же надежда — рядом с ужасом, с ним сливаясь, — не может быть, чтобы ничего больше не было…

А в жизни? Сто раз обманет мечта, выпорхнет из рук удача, а ты надеешься снова и снова. Редко на что-то реальное, зримое, просто живет в израненном жизнью сердце неистребимая вера в хорошее…

Всего один разговор, телефонный обмен информацией, — и Даша ждет Новый год с нетерпеливой радостью. Что там за Валерий такой? Имя какое-то странное… А у самой, что ли, лучше? Это сейчас вошло оно в моду, в детстве сколько из-за него страдала! «Даша-каша, Дашка-какашка…»— дразнился соседский Витька, вызывая на драку — Даша бросалась в бой сразу, — дразнился, пока не выросли оба. И в студенчестве имя ее не считалось красивым, хотя Вадиму нравилось, да он не в счет: влюблен же был, все ему тогда нравилось. Как-то теперь он живет? После Прибалтики Даша его простила, только Вадим об этом не знает, все поняла тогда — там, в мастерской у художника, — ужаснулась дремучему своему невежеству, пожалела и себя и Вадьку, простила и стала ждать — той самой, единственной встречи, которая суждена, говорят, каждому… Нет, о Вадиме вспоминать не надо, потому что это очень больно.

Неужели не ушла еще неумелая, ненастоящая ее любовь, неужели так глубоки наши непостоянные чувства? Как-то в читальном зале вдруг сжалось нежностью сердце: у полки стоял, склонившись над книгой, пожилой человек, и что-то в его фигуре, в манере держать чуть набок голову напомнило Вадьку. Но это потом поняла Даша, что похож он на мужа, первая же реакция — нежность. Жарко стучало в висках, и вспотели ладони, и все при одном только взгляде на сухощавого незнакомого человека…

Теперь будет у нее Валерий, может быть, будет. Давно пора появиться кому-то, устала Даша одна, утомилась от своей непарности, краткости встреч и мелькания лиц.

Дочь заехала за ней к последней лекции: вожделенное пальто с погончиками ожидало их в «Машеньке», во всяком случае, Даша на то надеялась: на носу Новый год, людям не до осенних покупок.

Галя приехала минут за пять до звонка, постояла, прижавшись носом к дверям, послушала мамин спокойный голос — Даша читала какую-то запись — и вдруг расслышала красоту ритмичных торжественных фраз, над которыми потешалась дома, зачитывая вслух, подвывая нарочно, куски из мудреных маминых книг.

Зазвенел долгий звонок, зашевелились, загомонили, потопали вниз с расположенных ярусом скамеек студенты. Галя толкнула дверь и, лениво подволакивая ноги в первых своих сапожках на каблуках, ступила в аудиторию. Но никто ее не заметил — ни ее, ни великолепных на ней сапожек, ни светской походки. Вокруг Даши шумели и струились студенты. Оживленные, разгоряченные, такие умные, они окружили кафедру, о чем-то спрашивая, перебивая друг друга, высказываясь, похоже, даже советуясь. Галя рассердилась и стала решительно продираться к матери.

Мать, высокая, стройная, тоже разгоряченная, спорила с длинным, как жердь, очкариком, шлепая его мимоходом своей эрудицией. Очкарик не сдавался, что-то доказывал, потом стал совать Даше исписанный с двух сторон листок:

— Видите, я даже вычертил ритм припляса, получается иноходь.

— Да обычный традиционный ритм, — возражала Даша, — «ах вы, сени, мои сени…». Никакая это не иноходь, вечно вы, Володя, придумываете!

— Мама! — возмущенно и тонко крикнула Галя. — Я тебя жду-жду…

И, подтверждая особые на Дашу права, пронырнула под тощими руками очкарика, четко встала с матерью рядом. Они идут покупать пальто, она что, забыла?

Даша взглянула на дочь, улыбнулась, уважительно кивнула очкарику, собрала бумаги, аккуратно сложила в большую элегантную сумку и вышла вместе с Галей из аудитории.