Бабьи тропы

Этот выкрик Сени показался фронтовикам столь неожиданным, смелым и в то же время страшным, что все они сразу замолчали и потупились. Усиленно дымя трубками и завертками, все смущенно вертели и мяли в руках свои серенькие солдатские папахи. Боялись поднять голову. Боялись взглянуть друг другу в глаза. Уж очень необычен был разговор, который поднимал сегодня Сеня. До сих пор такие разговоры всячески обходились. Но сегодня Сеня столь определенно и ясно поставил вопрос о войне, что дальше уже нельзя было отмалчиваться. Это понимали все. И все-таки все молчали.

После долгого молчания тихо и несмело заговорил дегтярник Панфил:

— Как ее кончишь… войну-то? Когда ты, Семен, возворачивался с войны домой, поди, видал, сколько еще нашего брата осталось на фронте… А сколько в тылу… около фронта?.. Сколько людей ходят вот в этих самых серых шинельках? — Панфил передохнул, прежде чем продолжать нелегкую, с непривычки, речь: — А начальству что?.. Начальство знает свое… гонит нашего брата на фронт… Воюй!.. А которые в тылу, в городах… наживаются на войне… Этим тоже, поди, не хочется кончать войну-то… Вот ты и кумекай, Семен…

Вспотевший от натуги Панфил умолк. Стал обтирать рукавом шинельки капельки пота со своего бородатого и толстоносого лица.

Настороженно молчали фронтовики.

Молчал и Сеня.

Он сел обратно на лавку рядом с Панфилом.

Прерывая это молчание, коротко молвил кузнец:

— А я так думаю: тут дело не в нашем брате…

— А в ком же? — спросил Сеня, настораживаясь.

— В Распутине, — неожиданно для всех ответил кузнец. — Слыхали, поди, про старца Распутина?

— Слыхал, — сказал Сеня, удивленно глядя на кузнеца. — А ему на кой хрен война… ежели он старец?

И опять в кути, в дальнем углу, в густых облаках табачного дыма раздался Афонин басок с хрипотцой.

— Старец-то он старец… Может быть, это и правда… Ну, только солдаты в окопах сказывали, что ночевать-то он все-таки ходит к царице в спальню, мать честна! Н-да-а…

В избе опять раздался взрыв сдержанного смеха.

— Тише, — испуганно замахал руками Панфил, пытаясь остановить опасный разговор. — Тише! Что вы?.. С ума сдурели?

— А что! — задиристо перебил его Афоня. — Разве это неправда, мать честна? Истинная правда! Не один раз слыхал я от солдат на фронте, что царица наша с каким-то старцем путается… Да, да! Блудит, стерва!..

Афоню поддержал Маркел. Обращаясь к Панфилу, он стал втолковывать ему:

— Вот ты, Панфил, смекай: ежели царица немка и путается с этим самым Распутиным, значит, Распутин — сила!.. Понял?.. Значит, царица подзадоривает Распутина, а Распутин науськивает царя… дескать, воюй, батюшка-царь, до победного конца… пока всех твоих солдат немец перебьет!.. Понял?

— Все понятно, — согласился Панфил, но тут же добавил: — А только за такие слова… полдеревни могут в тюрьму отправить, ежели начальство про такие разговоры узнает…

Афоня сорвался с лавки.

Теперь и он раздраженно закричал, возмущаясь излишней осторожностью фронтовиков и желая показать, что ему сейчас море по колено:

— Ну и пусть узнают!.. Пусть!.. Мне терять нечего, мать честна… Вот он я… весь тут!

— А я… когда был на фронте… другое слыхал, — спокойно заговорил Яков Арбузов, пощипывая пальцами чернявую бороду. — Солдаты сказывали, что царица наша вместе с этим самым Распутиным да еще с каким-то министром мухлюют… Сказывали, будто они мешают посылать на фронт и солдат, и оружие. Помнишь, Афоня: антилерия-то наша неделю молчала — не хватало снарядов.

— Ну, как же, — оживленно отозвался из кути пастух. — Немец засыпал нас шрапнелью, а нам и крыть было нечем…

— А им зачем это? — несмело спросил молодой черноволосый фронтовик Андрейка Рябцов. — Ведь они же русские…

— Кто? Царица-то? — усмехнулся Сеня. — Нет, браток, царица наша немка! Для своих и старается…

— А старец этот… и министр?

— А эти продались немцу. Понял?

— Понятно, — хмуро проговорил Андрейка, вертя в руках папаху. — Видать, сволочи все они…

Окончательно осмелевший Афоня вновь сорвался с лавки и, топчась на месте, прихрамывая на правую ногу, повертывался то в одну сторону, то в другую и взволнованно говорил:

— А я так располагаю, братаны: рано ли, поздно ли, а придется нам раскачиваться! Вот помяните мое слово: придется!

— Кому это — нам? — насмешливо спросил его кузнец.

— Кому?.. Вестимо, нам, мужикам…

— А против кого раскачиваться-то? — подзадоривал кузнец пастуха.

Разошедшийся Афоня шумел:

— Против войны!.. А может быть, и против самого царя!.. Да, да, мать честна!.. А что ты думаешь?.. Нужда до всего может довести…

— Правильно! — вдруг и одновременно заговорили все фронтовики. — Верно, Афоня!..

— Генералы да богатеи… и всякие там старцы… могут до всего народ довести!..

— И доведут!..

— Так качнем, что небу будет жарко, Якуня-Ваня!

— Нашего брата только расшевели…

— Правильно!

Упрямый и всегда осторожный Панфил пережидал галдеж и, стараясь заглянуть в будущее, думал.

А когда крики мужиков затихли, он заговорил:

— Раскачаться, конечно, нетрудно, братаны. Я не против того… Ну, только… чего мы сможем сделать… здесь… в глухом урмане… одни? Ведь это же политика!.. А чего мы понимаем в политике?.. Чего?