Бабьи тропы

— Можно, конечно, — ответил Степан. — Только долго без сна не продюжишь.

— Верно, — подтвердил Игнат. — Ежели человека держать долго без сна, далеко на нем не уедешь… А у нас сейчас все монахи и послушники, которые работают на пашнях, на огородах да на черных работах в самом монастыре, кончают свою работу только-только к ночи. А поднимаются на работу чуть свет.

Игнат выдернул из воды очередного хариуса, бросил его в ведро и, положив рядом с собой уду, еще раз глотнул из бутылки.

— Ты, Степа, — вновь заговорил он, — видел около кухни только десятую часть монахов и послушников — только тех, которые работают в монастыре. Ведь заутреня-то начинается у нас… сам знаешь… в шесть часов утра… А братия поднимается на работу с рассветом. Вот ты и прикинь: много ли приходится на сон монахам малого чина и послушникам?

— Да, не много, — согласился Степан.

— Распорядителям, досмотрщикам да разным там попам, дьякам и прочему клиру — что?! Они и днем выспятся… вдоволь!.. А монахам малого чина и послушникам днем роздыху нет… Нет, Степа, нет!.. Дай-ка бутылку-то…

И вновь забулькала водка в широкий рот брата Игната.

Он заметно пьянел, по по-прежнему пил не закусывая, а лишь сладко причмокивал губами после каждого глотка.

— Нет, Степа, — говорил он, следя за удочкой и за гигантской и прозрачной лавиной воды, мчавшейся мимо них, — у нас, в монастыре, люди работают по-разному и разно живут.

Монах помолчал, подумал и вдруг громко выпалил, не оборачиваясь к Степану и следя за удой:

— Уж ежели ты желаешь знать, Степа, я тебе прямо скажу… как другу… У нас тут, в обители, одни люди горбы гнут, а у других животы кверху прут… Да, да! А ты думал — как?

Степан засмеялся:

— Раньше я не так думал… Теперь вижу: пожалуй, ошибся…

Игнат выдернул уду с хариусом.

Еще раз хлебнул из бутылки, почмокал губами, крякнул:

— Эх, люблю я эту святую водицу!.. Что греха таить… люблю!

Немного помолчав, он вдруг помрачнел и, не то ворчливо, не то с досадой, сказал:

— А эпитимию отец Мефодий зря наложил на ребят… Ведь это что же получается?.. Выходит, что с одних и тех же волов отец Мефодий по две шкуры содрал. И морды набил и эпитимию наложил. Так, что ли?

Степан усмехнулся:

— Выходит, что так.

— Н-неправильно! — воскликнул Игнат коснеющим языком. — Еж-жели ты пастырь стада христова, т-ты шерсточку-то со своих овечек стриги, а шкурку не дери!.. Ш-шкурку не трожь!.. Пот-тому… шкуры не будет, и стричь некого будет… Прав-вильно, Степа, я говорю?

— Значит, не одобряешь? — посмеиваясь, спросил Степан.

— А кто это одобрит?.. Никто так-кой пор-рядок не одобрит… Дай-ка бутылку…

Игнат взял было в руку уду, но тут же бросил ее на бережок и пьяно продолжал:

— Степа… Т-ты м-мой друг… И потому… т-тебе я с-скаж-жу… Да… тебе скажу…

Язык у него чем дальше, тем больше запинался, но говорил он осмысленно.

— У нас, Степа, не один отец Мефодий бьет людей… Вот, скажем, отец Гермоген. Он всеми пашнями ведает. На нем же уборка… обмолот… Народу у него полно!.. Ты что думаешь, он не бьет?.. Бьет и он. Только отец Гермоген бьет с разбором… Он зря не тронет человека.

Монах покрутил головой и, пьяно посмеиваясь, воскликнул:

— Зато… уж и бьет, сукин сын!.. В кровь! Да и отец Кирилл, у которого подворье… то есть гостиница монастырская… Он тоже тяжел на руку… Ух!.. Беда!

И монах опять засмеялся и замотал головой:

— А ему что… отцу Кириллу-то? Ведь кто бьет, тому не больно, Степа!.. Да, не больно… Его, поди, тоже били, когда послушником был…

Повторяя уже рассказанное и прибавляя и рассказанному новые истории, Игнат попутно говорил о богатствах монастыря, о торжественных монастырских богослужениях, о вольготной жизни церковного клира, вновь говорил о послушниках и о тех издевательствах и побоях, которые приходилось им переносить.

— Зачем же послушники терпят все это? — спросил Степан.

Игнат долго смотрел пьяными глазами в лицо Степана. Потом сказал:

— Зачем?.. А куда им деваться?..

— От такой жизни я бы сбежал, — ответил Степан.

— Чудак ты, брат Степан! — воскликнул монах. — А куда бежать?.. Ты не забывай, Степа… в большинстве… послушники идут в монастырь по обету… Понимаешь?.. по о-бе-ту!.. Такой человек, Степа, все готов перенести… как искус самого господа бога… А монахи… Что ж монахи — как быки… привыкли к своему ярму… А главное в том, Степа, из монастыря бежать некуда!.. Отсюда только два хода: один — в работники к богатому мужику, а другой — бродяжить… И так каторга… и этак — смерть под забором… либо в лесу… в тайге…

Монах помолчал, посмотрел задумчиво на реку и вновь заговорил уже не особенно складно, по-прежнему запинаясь:

— А то возьмем такой пример: со мной работает в покоях владыки послушник Яков… Да вовсе он никакой не послушник… Яшка-то… Он варнак… бандит… и больше ничего… Понимаешь?.. Ему бы, Яшке-то, надо бы в тюрьму идти… на каторгу… А он пришел в монастырь… Дошел до самого владыки!.. Понимаешь?.. Добился… А владыка назначил ему эпитимию… После снял с него все его кровавые грехи… и приставил к делу… Так теперь владыка-то из него веревки вьет!..

Игнат уставился осоловелыми глазами в лицо Степана: