Бабьи тропы

— Значит, можно голосовать? — спросил Капустин.

— Голосовать! — закричали мужики и бабы. — Голосуй!

— Кто за то, чтобы избрать товарища Ленина главным вождем и главным в правительстве Ресефесере?

По притихшему залу пролетел шепот, и над головами сидевших и стоявших мужиков и баб поднялся густой частокол рук. Голосовали все.

— Товарищи! — крикнул Капустин, оглядывая поднятые руки. — Надо бы голосовать только делегатам. У нас ведь волостной съезд…

— Ничего! — закричали со всех сторон и даже из президиума. — Пусть все голосуют!

— За Ленина можно всем голосовать…

— Опустите руки, — сказал Капустин. — Теперь пусть поднимут руки те, кто против Ленина!

Ни одной руки не поднялось.

— Значит, будем считать, что товарищ Ленин избран единогласно.

В президиуме захлопали в ладоши, и все ответили дружными, увесистыми хлопками.

Переждав аплодисменты, Капустин сказал:

— Ну вот, товарищи, значит, для Москвы избрали. Теперь переходим к нашему городу.

— А где же от крестьян? — закричали со скамей. — Где от мужиков?

— Почему не выбираешь от крестьян?

Капустин поднял руку:

— Понимаю, товарищи! Понимаю… Нельзя мужику без хозяйского глаза. Но, товарищи, есть такой человек и для крестьян. Можно сказать, первый наш крестьянин!

Со скамей ворчливо отозвались:

— Вот то-то и оно…

— С этого и надо было начинать…

Не обращая внимания на эти возгласы, Капустин продолжал:

— Я предлагаю голосовать за Михайлу Иваныча Калинина! Хотя здесь нет его портрета, но я скажу вам, товарищи: это самый первый наш крестьянский вождь от сохи! Могу сказать, что Михайла Иваныч Калинин настоящий хлебороб.

Со стороны делегатов опять полетели вопросы:

— Где он живет?

— Чем занимается?

Со средней скамьи поднялась ярко-рыжая голова партизана, который ответил вместо Капустина:

— Я знаю товарища Калинина! Он из Тверской губернии… мой земляк… Раньше хлебопашеством занимался… А теперь состоит всероссийским крестьянским старостой.

И снова возбужденно и радостно загалдели все делегаты:

— Вот это ладно!

— Нашли мужика…

— Голосо-ва-а-ать!

Переждав галдеж, председатель предложил поднять руки за Калинина. Избрали опять единогласно. И закончили избрание Калинина долгими и дружными аплодисментами.

— Ну, как, товарищи, — снова спросил Капустин, — еще выбирать для Москвы или довольно?

— Довольно, — закричали со всех сторон мужики и бабы. — Достаточно! Переходи к городу…

Капустин взял со стола список кандидатов, которых наметил волостной партийный комитет.

— Теперь переходим к голосованию кандидатов на городской съезд Советов, — снова заговорил он и сейчас же стал перечислять фамилии кандидатов, рекомендованных партийной организацией и согласованных с партизанами. Сказал, кто от какой деревни и почему выдвигается. При оглашении фамилий кандидаты вставали на ноги, смотрели прямо в президиум, боясь повернуть голову к своим избирателям. И так стояли до тех пор, пока оканчивалось голосование их кандидатур.

За этих кандидатов тоже голосовали дружно.

Так же единодушно избрали волостной исполком, в который выбран был и намечен в председатели белокудринский дегтярник Панфил Комаров.

На этом и закончилось утреннее заседание первого чумаловского волостного съезда Советов.

Глава 28

Депутаты, избранные на уездный съезд, решили ехать в город все вместе. Потому и пришлось белокудринцам задержаться в Чумалове.

Накануне отъезда из Чумалова Павел Ширяев весь день помогал Капустину заканчивать волостные дела. На квартиру он вернулся в полночь и прямо пошел к сеновалу, где навалено было свежее сено.

Когда лез на сеновал, думал: «Грохнусь — и сразу засну».

А когда лег на сено и почувствовал аромат луговых трав — сна как не бывало.

Ворочался Павел с боку на бок и думал. Перебирал в памяти пережитое. И о чем бы ни думал, мысли неизменно возвращались к Параське. Вспомнил бабку Настасью и ее разговоры о бабьей доле. Только теперь понял по-настоящему, сколь тяжела эта доля. Только теперь как-то особенно остро почувствовал, сколько обид и горя причинил он Параське. Знал, что ударила его Параська не из-за того, что не пропускал он баб с соломой церковь поджигать, а в отместку за все пережитое. При воспоминании об этом от стыда горели его лицо и уши.

Перевернулся Павел на другой бок и, смеясь, заговорил сам с собой:

«Не беда… не полинял… и хуже не буду…»

О ребенке вспомнил:

«Бабуня говорила: твоя кровь…»

Опять стыд и боль обожгли все тело.

Припоминал, как держала себя Параська во время поджога церкви, как палила из винтовки, как держала себя на съезде, какие слова говорила. Все припомнил. И всему удивлялся. Видел, что не та теперь Параська стала. Новая она, неожиданно изменившаяся, выросшая.

Уже вторые петухи пропели. А Павел все ворочался и думал. И чем больше думал, тем крепче убеждался, что не жить ему без Параськи. Словно приворожила она его к себе.

Тревожно заекало сердце, напуганное мыслью о том, что теперь не пойдет за него Параська замуж. Павел знал, что гордая она. Но переубеждал себя и доказывал, что если придет он к ней по-хорошему и заговорит «по-сознательному», то растает Параськино сердце.