Бабьи тропы

— Из уголовных?! — воскликнул один из мужиков. — На этапах мы встречали поляков… только те не уголовники.

— Встречал и я, — сказал Никита. — Под Иркутском городом. Ну, те совсем не нашего десятка… хороший народ. А этот, Будинский-то, варнак! И баба у него такая же. Да вот поживете — сами увидите.

— Ну, а чей вон тот дом? — рязанец указал пальцем на большой дом посредине деревни.

— Крестовик-то? Этот Гаврилы Терентьича Козырева — старосты здешнего. Вон тот дальний крестовик, что в левом порядке стоит, — принадлежит Ипату Харитонычу Вихлянцеву, первому здешнему богатею. А тот, который с просмоленной крышей и в правом приречном порядке стоит, тот Еремею Скобову принадлежит… Тоже богатей, Скобов-то.

— Небось, все работников держат?

— Нет, Будинский не держит. Да ему работник и ни к чему — не сеет. Гаврила Терентьич и Ипат Харитоныч держат. А как же! — старик опасливо оглянулся и продолжал: — Держат. Хозяйства-то у обоих большие… и посевы большие… Без работников им никак не управиться. — И, как бы спохватившись, он торопливо добавил: — Ну, только у нас ничего такого… чтобы насчет обиды горбачам… В этой деревне народ хороший. Можете оставаться без опаски…

Рязанец пристально посмотрел на хитроватое лицо старого бродяги, но ничего не сказал. Молчали и остальные поселенцы.

— Это я вам говорил, — продолжал Никита, — насчет тех ссыльных, которые посмирнее. Ну, а те, что побойчее, бродяжить уходят. Всю жизнь колесят по лесам да по степям. Зимой у мужиков в банях живут, вроде меня… Так и дохнут. А некоторые в города уходят. Спиваются. Под заборами дохнут. А бывают и такие, которые на золотые прииска бегут. — Он махнул рукой и добавил: — Тоже пропадают… даже наверняка…

Поселенцы задумались. На березовый лес да на деревню поглядывали. К вечерним звукам прислушивались.

За поскотиной, в белостволом березняке с мелкой, но густой уже и курчавой зеленью умолкали последние птичьи песни. Одиноко и тоскливо звучал голос бездомной птицы — кукушки, перекликавшейся с тонкоголосой пичугой, все еще просившей: «пить-пить!»

Оттуда, из леса, к землянке потянуло легкой и манящей прохладой, пропитанной запахом весенней березы и диких ирисов — по-здешнему называемых «кукушкиными слезами».

Трое мужиков неотрывно смотрели на лес.

А белокурый и курчавый парень, вытянув шею и подавшись вперед, прислушивался к гомону, доносившемуся от села, над которым стояло облако пыли. Там вдоль всей улицы по-прежнему заливисто тявкала собачонка, мычали коровы, блеяли овцы и звонко перекликались зазывные голоса баб и девок, встречавших своих буренок.

Черный корявый мужик, отрываясь взглядом от леса, посмотрел на село и спросил своих соседей:

— Ну, как, ребята… Останемся, что ль?

Рязанец почесал за ухом, тряхнул головой и решительно ответил:

— Ну, нет!.. Пропади она пропадом, эта сторона. Убегу!

А курчавый парень вскочил на ноги и весело крикнул:

— А я остаюсь, братцы. Все одно помирать… здесь ли, там ли — какая разница?

Загалдели мужики, заспорили.

Одни говорили о крепком деревенском житье и советовали остаться здесь, на месте приписки. Других тянули леса сибирские дремучие, степи широкие и жизнь вольная, с котомкой за плечами.

А старый бродяга посматривал на них смеющимися прищуренными глазами и в уме прикидывал, кому из них жить и кому пропадать.

Поговорили мужики, поспорили и решили: четверо бродяжить идут, один остается.

Простились со стариком Никитой, к деревне двинулись.

Глава 2

За рекой, над лесом, все еще полыхал лиловый закат. Но вечерние сумерки все гуще и гуще окутывали поля, луга, лес, речку, дворы и серые бревенчатые избы, крытые дерном. Угомонилась деревня. Затихли собачьи голоса. Бабы и девки кончали доить коров. Кое-где в избах наскоро ужинали и ложились спать.

Белокурый курчавый парень прошел улицей уж полдеревни — все к избам присматривался. Наконец выбрал новую избу и вошел в ограду.

Около сеней встретилась старуха с лукошком. Лицо у старухи, как засохший гриб. Под седыми бровями глаза слезятся. Старый синий сарафанишко — словно на клюку одет. Подошел парень. Весело гаркнул:

— Здорово, бабуня!

Старуха покосилась:

— Здорово…

— Где тут… который хозяин?

Старуха приставила к глазам руку козырьком:

— Зачем тебе хозяин понадобился?

— Дело есть… сурьезное.

Присмотрелась старуха к веселому пареньку, одетому во все серое и державшему в руках арестантские коты, спросила:

— Горбач?

— Нет, — ответил парень, — в работники пришел наниматься.

Заворчала старуха:

— Видать тебя… Тоже работник сыскался… Поселенец, поди?

— Он самый, бабуня. Да я смирный!..

— Не робки и мы, — сказала старуха, оглядывая парня с ног до головы. — Ступай в избу — там хозяин.

— А как его зовут?

Сурово взглянула на парня старуха, ответила:

— Филат. Иди… Нечего лясы точить!

Шмыгнул парень через сенцы. Вошел в избу, обежал глазами стены, завешанные хомутами, шлеями да уздечками. Перекрестился. Потянул в себя воздух, пахнущий парным молоком и простоквашей, и, обращаясь к мужику, гаркнул:

— Здорово, дядя Филат!