Бабье лето (повесть и рассказы)

— А болен он, — беспечно сообщила Зоя. — Насекомое что-нибудь чувствует или оно совсем бесчувственное? У него же нет нервной системы.

— Ты вот бесчувственная, — вспыхнув, упрекнула Клавдия. — Он болен, а она мне про осу. — И, увидев недоумение на лице Зои, спохватилась: — Чем болен-то Матвей Ильич?

— Не знаю я. Врача из райцентра привозили. Диагноза еще нету. — Зоя щегольнула новым для нее словом, произнося его с ударением на «о». — Вам, может, заместителя? Он скоро придет.

Так вот оно что. Болен!.. Не опасно ли? Она даже не смеет навестить: мать Матвея крепко недолюбливает Клавдию. Чего доброго, такое скажет, что порога не найдешь.

Клавдия нарочно прошла мимо дома Матвея. Авось, кого и увидит.

Ставни заперты.

На дворе пусто.

Как и у кого о нем узнать?

Старшая племянница Матвея работала дояркой. Клавдия, будто разыскивая бригадира, зашла на ферму.

Маша удивительно похожа на своего дядю: такие же пышные, вьющиеся волосы и серые, в густых прямых ресницах глаза.

Глаза с лукавой хитринкой смотрят на Клавдию:

— Клавдия Ивановна, а бабушка завтра в райцентр поедет, в аптеку, вот вы и приходите. Уж дядя Матвей обрадуется! — Маша понимающе улыбается. Она упивается своей ролью посредницы.

На другой день Клавдия впервые отпросилась у Ольги, сославшись на головную боль.

Надела лучшее платье и, собрав гостинцы, отправилась. Подле усадьбы Матвея нос к носу столкнулась с учительницей и раздумала, повернула к дому.

А вечером было еще хуже. На дворе она увидела мать Матвея, высокую худую старуху с умным и суровым лицом. Из-под насупленных густых бровей смотрели темные пытливые глаза.

— Тебе что? — неприветливо спросила она.

— Председателя бы мне повидать, — оробев, растерянно ответила Клавдия.

— Спит он, — проговорила, точно отрубила, старуха. И, давая понять, что больше говорить не о чем, ушла в амбар.

…Минула неделя. Узнав, что Матвей вышел на работу, Клавдия не выдержала. Надела светлое платье, новые туфли и отправилась к конторе. Долго кружила по деревне. Потопталась у клуба, прошла зачем-то мимо хаты Марьи. У конторы остановилась в нерешительности.

В кабинете Матвея горит свет. Много народу. Громко говорят. Наверное, совещание. Ждать напрасно. Не пойдет же он один домой. Надо было приходить?! Вырядилась, как девчонка.

Весь день Клавдия издевалась над собой. Дочь замужем, а она по милому тоскует. Но только погасли огни в деревне, снова пошла к нему под окно. Хоть бы одним глазом взглянуть.

Свет. Видать, еще не ушел. Долго стояла на другой стороне улицы, вглядываясь в желтый прямоугольник, повисший в темноте. Озираясь, пробралась в палисадник. Как же сильно пахнут табак и резеда! А голосов не слыхать. Может, его нет? Спряталась в тени тополя и не поверила своим глазам.

Лицом к окну, напротив Матвея, сидит учительница. Клавдия впилась в нее взглядом. Что он хорошего нашел в ней? Глаза как у кошки, круглые, навыкате. Волосы распустила, будто девчонка. Да… но на лице ни единой морщиночки. Розовое, как яблоко. Вот рот большой, некрасивый.

Учительница заговорила. Клавдия вся обратилась в слух.

— Что же вы молчите? Так ничего мне и не скажете?

— Варвара Григорьевна, я вас уважаю, вы хорошая, добрая женщина…

— Я знаю, вы скажете, что я моложе вас. Но вы же сами говорили, что вам со мной интересно, то есть, что я для вас интересный собеседник. И вообще-то… для меня ваш возраст не имеет значения…

«Ах вот ты какая? Сама набиваешься. А еще образованная», — с озлоблением подумала Клавдия.

— Это вам так кажется, что не имеет значения, — медленно проговорил Матвей.

«Ага, боишься, что молодая, так изменять будет. Чего же я стою тут?!..Жду, когда миловаться начнут… Уйду! Нечего мне тут делать… Уйду…»

И не могла сдвинуться с места, стояла как прикованная, прижавшись щекой к стволу тополя и держась руками за горло, словно хотела задержать крик, готовый вырваться из груди.

— Нет, не кажется… Агроном… Вы знаете, о ком я говорю… Он моложе вас… но мне… но я… я никогда бы его не полюбила.

Матвей встал, прошелся до двери. Когда повернулся, Клавдия отчетливо, словно в раме, увидела его лицо. Мать честная, какие же у него глаза! Не похоже, что он счастливый от любви.

Он сел и снова неторопливо, будто с трудом, заговорил:

— Вы мою жену знали, Варвара Григорьевна, тоже хорошая была женщина. Добрая. Я ее не обижал. Говорю вам это, как перед своей совестью…

— Я знаю. В этом никто и не сомневается, Матвей Ильич.

— И все же я перед ней виноват.

— Вы?!

— Да, я! Не любил я ее, — тоскливо признался он. — А это нечестно жить с женщиной, когда ее не любишь… Она это чувствовала. Переживала. Может, от этого и зачахла раньше сроку… Как верба сохнет без воды. Вот и она, с горя.

— Ну что вы, Матвей Ильич. Все же знают, такая болезнь. И потом, извините меня, но, по-моему, вы усложняете. Вы же не давали ей этого понять. Простая женщина, и чтобы так тонко чувствовала.

«Ах ты, бессовестная, — возмутилась Клавдия, — по-твоему, простая, так уже и ничего не чувствует!»

— Вы забываете, Варвара Григорьевна, я ведь тоже простой человек… Мужик.