Бабайка

– Я был двенадцатилетний подросток с манией величия. Однажды разорался, хлопнул дверью и убежал из дома. Когда вернулся к вечеру, такой весь мрачный, вид был у меня «ну ладно, так уж и быть, я вас всех простил». А батя молча взял меня за шкварник, инструмент дал и заставил новый замок врезать – взамен того, который я сломал… в порыве эмоций. Я до ночи возился почти. Замок врезал. Из дома больше не убегал.

Тимур помолчал.

– Как-то тупо было убегать, когда в двери, которой ты собираешься хрястнуть, стоит твоими руками вделанный замок.

– Только один день? – спросила Линда. Лю молча кивнул, не отводя от неё глаз.

– И потом я вернусь назад?

Лю снова кивнул.

– И всё забуду? – слеза катилась по её щеке из уголка левого глаза – того, что ближе к сердцу. Лю всё так же молча кивнул, глядя на свою любимую сухими отчаянными глазами.

– Спрашивайте, господин председатель, – сказала Линда, глядя на Лю.

Председатель откашлялся. Было видно, что ему немного неудобно.

– Что вы можете сказать вот об этом человеке?

Линда перевела взгляд на меня.

– Из него бы вышел хороший солдат, – сказала она. – Он будет стоять, где поставили. Он любит своего сына. Мне трудно говорить о нём хорошо. Из-за него я потеряла любимого человека.

– Ясно, – сказал председатель.

– Нет, на самом деле у меня нет к нему претензий. Контракт есть контракт. Просто не повезло.

– Ясно, – снова сказал председатель, помолчав. – Если хотите, вы можете остаться здесь.

– Спасибо, – сказала Линда, – я так и сделаю.

И села рядом с Лю, взяв его руку в свою.

– А ещё однажды мой отец подрался с дядей Жорой, – сказал Тимур. – Дрались в деревне, за картофельным полем. Широко, размашисто так. Потом я узнал, что дядя Жора сказал, что инженеры и учителя – это дерьмо. Отец молча вывел его и навсекал. Тогда мне лет пять было, а когда узнал из-за чего – уже лет пятнадцать. И я решил, что не буду ни учителем, ни инженером.

И всё равно попал в пед.

– Продолжим, – сказал председатель.

И снова на сцене появился Джефф Хёрст.

– Ты? – удивилась черепаха.

– Видите ли, – сказал зелёный констебль, – снова буду говорить я. Джоанна не захотела свидетельствовать. Он разбивает сердца, сказала она, и идёт по осколкам.

– А что скажете вы? – спросил председатель.

– Знаете, я как-то привык примерять всё на себя. Как у нас говорят, чтоб понять овцу – надо влезть в её шкуру. Я рос без отца, и жизнь свою достойно проживаю, но вот если бы у меня был такой отец, как мастер Григорий, то… то это было бы хорошо, – твёрдо закончил он.

– А один раз он на спартакиаде заводской гол забил, – сказал Тимур. – Решающий. Все вообще охренели. Мы с братом маленькие были. Сидели на трибуне и ныли, помню. Отец вообще смешной был, у него уже тогда пузо было, в 30 лет… Он вышел на замену, счёт ноль-ноль, играет его цех с кем-то. Поле большое, все сдохли, бегают вяло, шутят друг над другом, но выиграть хотят. Отец вышел, все давай ржать, мы с братом тоже. А он ка-а-а-ак почешет с мячиком, там ещё один у них был нормально играющий, кричит: дай пас, отец ему вщи-и-их! пас, вратарь и защитник на того кидаются, а тот из-под них хрясь отцу пас обратно, тот побежал, вратаря ещё раз обвёл и закатил в ворота.

Ходил потом такой гордый.

– Я так понимаю, – сказал бармен, – вам, констебль, он пришёлся по нраву.

– Да, – ответил тот.

– Я же говорила, – сказала черепаха.

– Да, ты говорила, – улыбнулся бармен.