Б. Вавилонская

«22 января. Похоже, мы нарвались, наконец. Еще двое у нас, и один у соседей, и трое в Седьмой, и двое в Центральной, а всего по Москве семнадцать за неделю по тем сведениям, что дал главный на пятиминутке. Но невозможно сказать, сколько случаев на самом деле – кто там будет носом особо рыть, помер больной от сердечной недостаточности, или от лекарственной аллергии, или с детства легкие слабые, или тут все дело в имунной системе, или еще чего. Ах, какие сейчас возможности для эпидемиологического исследования – если бы была база, да деньги, да люди, да препараты… Иммунологические исследования в сочетании с генетическими, в условиях стрессов постиндустриального общества,– да здесь же нобелевка кругами ходит. Ох, надо валить в Америку, пока годы молодые, а то так и сгниешь здесь в нищете, играя в карты на антибиотики и одалживая на другом отделении склянку физраствора…»

«24 января. А вот и на телевидение информация просочилась. Эти лопухи берут ее в пресс-центре, а там прохиндей на прохиндее, знали бы они правду! Четвертая-то палата у нас уже фактически смертная. Мрут они, и хоть ты тресни! Антибиотики коктейлем в интенсивных дозах – хны. Кислород, стимуляторы, вентиляция – ну не помогает же. Страшновато становится. Не может это все не помогать! Тут вспомнишь испанку с ее двадцатью миллионами летальных… У вас новые лекарства? А у нас новые вирусы. Но вирус-то какой агрессивный, какой токсичный, просто-таки какой-то боевой штамм! Тут невольно подумаешь: а что, если ребята из Серпухова выпустили какого-то своего джинна из термостата? Доигрался чертов центр со своим биологическим оружием. Как же: чины, зарплаты, квартиры… хотя там тоже сейчас упадок. Вот задвинули в этом упадке какому-нибудь фундаменталисту пробирочку за десяток штук зеленых… а почему невозможно?»

«25 января. Клиническая картина поначалу обычнейшая. Легкий озноб, легкая ломота, общее недомогание, возможна легкая головная боль (интоксикация пошла, иммунитет пробит). Легкое жжение в носоглотке, обычно – насморк, легкое верхнее респираторное воспаление постепенно спускается по трахее, начинается кашель с мокротой (обычно на третий день). Температура держится в пределах 37,5-37,8. А на четвертый день обычно – уже бронхит и 39. Пятый – двусторонняя пневмония, 40, обильная вязкая мокрота разжижается с трудом. Седьмой день – кризис, и вот тут, что называется, клинический прогноз неблагоприятный. Никакие противогриппозные вакцинации не работают – что их делали, что нет. Гнать всем на первом же этапе антибиотики? Но ведь никаких врачей не хватит обслуживать каждого чихнувшего, а к нам они попадают, когда процесс уже запущен вовсю».

«26 января. Умные головы из Минздрава додумались делать поступающим поголовный тест на СПИД. Результат: действительно, вроде, нашли СПИД у двоих из полутора сотен, и теперь надо выделять им отдельные палаты, которые бери где хочешь».

«30 января. Ребята, гадом буду, дело пахнет керосином. Погоды гнилые, и эпидемия нарастает не в геометрической, а в какой-то квадратной уже прогрессии. У нас на третьем этаже пульмонологию освободили дополнительно под инфекционное, уже в коридорах лежат. По телику в ординаторской такие бодрые рапорты в новостях о борьбе с инфекцией, что не по себе становится».

«6 февраля. Наверху зачесались всерьез – небывалое дело, спустили деньги на медикаменты и аппаратуру! Напросился с главврачом ехать в Мосмедтехнику. Он сам отлично понимает, что надо с ходу осваивать всю сумму на то, что сейчас там есть, а то черт его знает, что потом с этими деньгами будет. Эпидемия раньше или позже кончится, а аппаратура-то нам останется».

«7 февраля. Как в Центральной качают ВИПов можно, в общем, предположить, методики везде одни. Дело только в средствах, а мозгов везде мало. Все в мыле и зашоре, под это дело я отлаял себе право на единичное исключение: испробовать все. Весь день в реанимации вытягивал тридцатилетнего парня. Поставил на купленный мембранный оксигенатор, переливание, гемасорбция, облучение, кардиостимуляция, только что в бубен над ним не бил и новые легкие не пересаживал. Не тянет. Умер. Умер, сука!!! Руки опускаются…»

«10 февраля. Елки-палки, Андрей Ильич помер, вот так штука. Тридцать лет стажа, первая категория, на рожон не лез – а вот заразился и помер. М-да. Возраст гормонального спада и снижения иммунитета. Мы знали, конечно, что персонал тоже заражается за милую душу, но все-таки профессионализм мыслится вроде такого психологического скафандра, мол, врач – для вируса лицо неприкосновенное, типа парламентера. А дальше?»

«11 февраля. Ходим по отделению в балахонах и респираторах, как кинобойцы чумного фронта. Аврал такой – я уж забыл, когда высыпался».