Б/У или любовь сумасшедших

Ирина поняла, что она тоже пьяна и что пора, кажется, оставить ее вдвоем с Ростиславом, потому что он влюблен в эту длинноногую, всегда одетую по последней моде, разухабистую умницу — смертельно. Все это понялось как-то разом, едино, «в комплексе», как сказал бы шеф, и еще Ирина поняла, что непонятным, таинственным образом Наталья знает о ее долгом романе.

А очень скоро после этого междусобойчика Ростислав наложил на себя руки. Точнее, покончил с собой, выпив какие-то таблетки. Все свои богатства он завещал своему учителю — читай, Наталье.

Наталья взяла месяц за свой счет, впервые выглядела испуганной и затравленной.

В последний день перед отпуском столкнулись в туалете.

Наталья как-то криво улыбнулась ярко нарисованным крупным ртом и вдруг обняла Ирину, будто вцепилась.

— Я не могу, не могу, — шептала она, — я не хочу! Я говорила ему, — не хочу ничего знать! Даже в его последний день говорила и спаслась, а он… погиб… погиб… и я опять не хочу ничего знать!

— Тише, тише, — шептала Ирина, — тише, моя девочка, не терзай себя, ты была бы с ним несчастна, нет ничего страшнее жизни с алкоголиком…

— Ирина Федоровна, вы дура или притворяетесь? — глухо спросила Наталья, не отрывая лица от плеча Ирины.

Ошарашенная Ирина молчала, и тогда Наталья, отстранившись от нее и поправляя перед зеркалом с профессиональной точностью грим, холодно сказала:

— Есть много вещей в этом мире, мой друг Горацио, пострашнее алкоголизма.

Кажется, довольно скоро после этой сцены в туалете Ирина и увидела волдыри на груди Лени.

— Погоди, — она поднялась с подушки, села, — это же крапивница, классическая крапивница в очень жестокой форме. Что ты ел?

— Все, что обычно, ничего нового.

— А это давно?

— Третий или четвертый день.

— Ты нервничал? Что-нибудь дома?

— Дома все нормально. Я не нервничал. Иди ко мне. Не надо поликлиники, хорошо? Запиши меня на прием на вторник, нет, лучше на субботу.

На дворе была среда.

В субботу он позвонил непривычно рано, сказал, что будет минут через десять-пятнадцать. Спросил, не купить ли что по дороге.

Она еще не ходила в магазин и потому что-то заказала, сама же решила быстренько сбегать на угол в кулинарию.

Кулинария не подвела, и через десять минут с двумя маринованными цыплятами в пакете она влетела в подъезд. Кнопка лифта горела, и она помчалась на третий пешком. Надрывный кашель доносился с площадки третьего. Кого-то терзало удушье.

Она не сразу узнала Леню в человеке, привалившемся к стене. Он был в каком-то новом, приталенном и удлиненном пальто, в клетчатой английской кепке, которую давно не надевал. Но дело было не в пальто, и не в кепке пижонской. Леня так кашлять не мог. Она быстро открыла дверь, помогла ему войти, усадила на стул в прихожей.

— Чепуха какая-то, — бормотал он в перерывах между приступами, — я же нигде не мог простудиться.

Ирина вернулась в прихожую в накрахмаленном «парадном» халате.

— Раздевайтесь, больной… Так… А теперь скажите «а-а-а».

Вся слизистая была поражена, а волдыри на теле потемнели и расползлись.

— Доктор, мой приятель говорил, что когда у него кашель, он идет к любимой женщине и все проходит. Я спросил ее адрес, а потом вспомнил, что у меня есть своя любимая. Острый случай, имею право.

— Случай действительно острый. У тебя отек Квинке.

— Отека Квинке нет. Просто очень сильная аллергия.

— На что?

— Вот это хороший вопрос. На жизнь.

Она вкатила ему сильную дозу супрастина, он лежал, глядя в потолок. Она присела на кровать.

— Слушай, ты, конечно, слышал, что при такой сильной аллергии полагается очистить желудок. У меня все готово. Повернись на бок, я подстелю клеенку, и ты даже не заметишь…

— Ты действительно хочешь это сделать?

— Что значит хочешь? Нужно. Повернись, пожалуйста.

— Ты действительно…

— Больной…

— Это лучше сделать в ванной.

Он встал и голый прошел через комнату. В ванной он включил воду на полную мощность.

— Ты действительно меня любишь?

— Да ни одной минуты. Пожалуйста, вернись в постель. — Она потянулась выключить воду, но он задержал ее руку. Глаза у него уже были чуть замутнены супрастином. Он притянул ее к себе и прошептал на ухо:

— Ты знаешь, из меня хотят сделать что-то вроде доктора Камерона.

— А кто это такой? — в ужасе спросила Ирина.

Она так много видела помешанных и так хорошо знала неожиданность этой беды, что в отчаянии затихла в его руках.

— Вспомни. Скандал в Канаде. Процесс.

— Да, да… но ведь это было давно, лет десять назад, и я была уверена, что это наши журналисты, ну пропаганда придумала все эти ужасы. Неужели…

— Я хочу спать. Потом. Потом…

Потом, утром следующего дня, когда думала, что бред прошел, растворился во сне, Леня вдруг сказал:

— Поедем куда-нибудь подальше, на свежий воздух, погуляем.

— А тебе не надо позвонить домой? Наверное, волнуются…

— У меня нет больше дома. Я ушел.

— Как это? — глупо спросила Ирина. — Как это ушел? А дети?

— Дети? Какие они дети — взрослые мужики, и все, что можно было получить от меня, они получили, на десять лет вперед хватит.

— Не понимаю…

— Потом, потом.