Азов

Казаки давно улеглись. Спали они на земляном полу вповалку, спокойно и безмятежно. А он, задумчивый и строгий, пытал свою судьбу-злодейку, проносился мыслями над говорливой и вечно живой водой тихого Дона, плыл в легком струге мимо Азова-крепости, останавливал купцов турецких посреди Черного моря, выходил с Богданом на пологий берег в Царьграде и с песнями плыл назад мимо Керчи-города.

Бледный серебряный свет луны пробивался сквозь тонкую слюду и падал на его голубой кафтан.

Давно уже улеглись и бояре. Царь спал давно. Марфа Ивановна спала. На башне отбили полночь. А атаман Старой все сидел, одинокий, в тяжелой думе.

За окном раздался глухой выстрел, за ним последовал другой. Атаман не двинулся с места, не пошевелил бровями. Совсем недалеко послышался окрик:

– Хватай его, Кондрашка, – уйдет!

Грохнул еще выстрел. Потом начали стрелять где-то дальше.

– Завороти, Кондрашка!.. Перебеги улицу!

Шум нарастал.

– Хватай его, беса, он бабу везет!

– Стой, сатаны! Куда прете?

Колеса колымаги простучали за окном и затихли.

– Почто по ночам шляетесь? – донесся голос. – Почто воровством канаву объехали? Краденое везете?

Ответа не слышно было в тереме.

– А баба у тебя чья на возу сидит?

– То баба царская! – ответил чей-то хриплый голос.

– Почто ж баб по ночам возишь? Аль не знаешь, что мимо энтого терема не велено ездить! – кричал кто-то, должно быть сторожевой стрелец.

– Да ты, собачья голова, не рычи, яко пес лютый, пропущай, коль я говорю!..

Дальше атаман не разобрал слов.

Дверь терема вдруг с шумом раскрылась. Атаман повернул голову.

– Аль спят тут? – спросил вошедший. Никто ничего не ответил. Два высоких стрельца, предводимые стрелецким головой, внесли в терем узел.

– Вот, ешьте! – сказали вошедшие стрельцы сердито. – Баба тут одна подарок вам прислала…

Видя, что никто не откликается на его обращение, стрелецкий голова сказал атаману:

– Почто ж молчишь?.. Берите пироги!

Атаман ничего и на это не ответил. Стрельцы пошли к дверям. Вскоре колеса колымаги громко застучали по мостовой, людской шум постепенно удалялся.

«Баба одна? – недоуменно подумал атаман. И ши­роко улыбнулся: – То ж Ульяна привезла пироги!..»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Царь приказал дьяку Ивану Грамотину писать:

«Чтоб неповадно было другим атаманам и казакам ходить на море, приступать к Азову, ссорить царя с турским султаном, сноситься с запорожскими черкасами, самоуправствовать и ставить ни во что царское повеленье и бесчестие и утеснение послам делать, – не миловать, казнить смертью тех, кто куда пойдет без ведома войскового атамана. А лучших казаков и атамана Алексея Старова с товарищи: Левку Карпова, Тимошку Яковлева, Ивашку Михайлова, Афоньку Бороду, пять человек, сослать в острог на Белоозеро… Приставу Савве Языкову с десятником Сенькой Арцыбашевым да десяти московским стрельцам быти в посылке до Белоозера…»

Наказ Савве Языкову был дан такой:

«…Ехать на Белоозеро для провожанья и для всякого береженья того атамана и казаков. Ехать в дороге бережно. Атамана беречь накрепко. Да чтоб в дороге и в острогах к ним никто не подходил и ни о чем с ними не разговаривал. Да чтоб никто тайной какой не сведался с ними, и чтоб никто из них дорогой не ушел, держать их накрепко. Ежели ж его, Саввой, небреженьем з дороги или со стану хто из тех казаков уйдет и всех сполна до Белоозера пристав не довезет, – и быть ему от государя в великой опале и в казни на Красной площади. А как только пристав довезет их до Белоозера и здорово приедет, – отдать атамана Алешку Старова и казаков с нашей грамотой воеводе, а самому не мешкая ехать к Москве. А приехав к Москве, тотчас же явитца в Посольский приказ к дьяку думному Ивану Грамотину да Савве Романчуку… Буде казаки учнут в дороге чинить самовольство или его, Саввы, слушать не учнут, а похотят где-либо отстать, – и ему, Савве Языкову, велю ско­вать их в железо и непрестанно опять же беречь, чтоб они з дороги не утекли и дурна над собою никоторого не учинили. Воеводе же на Белоозере Ивашке Борнякову велеть взять атамана Алексея Старова и казаков, посадить в острог, где двор добрый, и приставить к ним для бережения сына боярского да белоозерских стрельцов, переменяя их на день. И велеть им, стрельцам, беречи накрепко. Из двора никуда не спускать, чтоб к ним ни­кто не подходил и ни о чем с ними не разговаривал, и никто б письма к ним не привез и у них не взял, и чтоб из них никто з Белоозера не ушел. И велеть стрельцам: десяти человекам быти у них безотступно до тех мест, пока они на Белоозере побудут. И корму им давать – хлеб да воду. А буде учнут бигп челом, чтоб их в баню пу­скать, – вели отпускать их не часто и вели над ними смотреть. Утеснения им не чини, береженье держи великое. А ежели небреженьем хотя из них один человек з Бело озера уйдет, – и тебе от нас быть в великой опале и в смертной казни… А которого числа пристав Савва Языков донского атамана и казаков привезет к тебе на Белоозеро, – отпиши тотчас к нам, к Москве».

Войску Донскому вскоре послана была грозная царская грамота. В ней говорилось: