Азов

– Кому ты, мокрый пес, строчил доносы?

– Царю писал. А был в неволе – служил персидскому царю…

– Вот он, изменник! Доносы ложные писал…

– Ой, ну, лазутчик, братцы! Пригрел змею Старой!

Старой в бешенстве кричал:

– Говори, собака, и бога не гневи! – занес кулак над головой Поленова. – Предал меня, весь Дон!

– Пом-милуй, атаман!

– Еще в чем грешен?

– Ой, братцы вы мои, служил я королю, когда ходил к полякам с Филаретом!

– Ну, море! Принимай изменника! – схватил Старой Поленова. Свирепый, весь красный, натужился, поднял над головой и бросил в море.

Не стихло море ненасытное. Оно поглотило уже не один струг.

Казаки тонут, барахтаются, взывают о помощи.

Девятая волна пошла. Все вскрикнули и застыли, поднявши весла кверху. Девятая волна встала повыше стен азовских и выше стен царьградских, ревет, бежит и настигает.

– Ну, казаки! – сказал Каторжный. – Не стихнет волна – снова ищите грешника.

…Вскоре ночь пришла, и буря стихла.

– Считайте струги! – скомандовал атаман… Недосчитались десяти больших стругов и трех сотен казаков.

Есаул Поленов, уцепившись за доску, каким-то чудом спасся.

Меж тем старик искал Чапигу[36]. Мамаева дорога[37] легла над головами. Сверкали мутно звезды.

Казаки храпят на стругах: укачало.

Походный курит трубку, ждет Богдана. Струги крутятся на месте. А Богдана все нет. Не сгинул же он в Казикермене? Не потонул же? Не обманул же: ведь саблю целовал Алешину!

Взошла луна. Спиной легла к востоку, а рожками на запад. Переделила море надвое дорогой из серебра. Дед все смотрит на звезды. Глаза его слезятся. Где же Богдан? Не тухнет трубка атаманская.

– Куда ж ты нас завел? – спросил тихо деда походный.

Черкашенин ответил:

– Завел туда, куда велел ты. Ошибки я не дал.

– Куда ж Чапига делась?

– Чапига тут, над головой.

– Завел ты нас незнаемо куда, и бесперечь мы топ­чемся.

Черкашенин обиделся:

– Сиди да жди. Храпи, что ли, а нет – кури.

Прождали запорожцев долго. Море совсем затихло; едва качает струги. Прохлада смежает веки, сон так и клонит голову.

Ночь прошла, и звезды все померкли, а дед сидел и молча ждал. Весь день просидел, не сомкнув глаз. Настала снова ночь. Но звезд на небе не было, легли туманы низкие. Сгущаются туманы, а стругов не видать.

Походный сказал, что поведет ватагу сам, без Богдана.

Но дед возразил:

– Не поведешь! Ты – атаман над войском. Я – атаман над небом. Богдан должен прийти!

Настала третья ночь, а Хмельниченки все не было, И казаки уже роптать начали. Поднялся гневный Каторжный. Не выдержал, сжал кулаки пудовые, сказал:

– Доколе будем ждать? Веди в Царьград! Эх, звездочет!

– Коль срубишь голову – пойдешь в Царьград, – ответил старик. – Не срубишь головы моей седой – ждать будешь… Знай, море не забава. Легко загинуть в море. И слава в море трудная. Отец твой был крепче тебя. Он море знал не так, как ты.

Волна опять взыграла. Море зашумело. Походный сми­рился, снова ждать стал. Чалма его блестит, серьга качается и трубочка пыхтит-пыхтит. Тут кто-то крикнул:

– Весла! Огонь на чайке!

То был огонь Богдана.

Плеснулись весла хлестко. Приблизились и стихли. Поднялся Каторжный. Серьгой своей сверкает. Два струга сошлись и будто поздоровались.

Богдан приветствовал Каторжного:

– Здравствуй, брат! Куды сердце мое лежить, туды око мое бежить. Ни берега, ни сна, а вже найшов тебя я ныне!

Иван ответил:

– Здорово, брат!

И войско крикнуло, кидая кверху шапки:

– Днепру да Дону слава!..

Увидел старый Черкашенин, прислушался, просиял. Упал на дно струга – и сразу уснул. Его качали синие волны, а море песни пело приветные…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Донская степь дышала полной грудью. Безветренно и тихо. Сплошное море цветущих трав и серебрящихся султанов ковыля. Куда ни взглянешь – все степь да степь. Там таволга, там сочные трилистники, пырей-трава, табун-трава. Степные травы – буйные. Не заглушить их колесами телег, не затоптать копытами коней. Полынь-трава, колючий катран, сергунька белая, осинка голубая, песчанка бледно-желтая, колючая муравка-травка и многие другие – все, все здесь есть.

Донские степи питают казака, коней его, переселенца русского, орла и ястреба степного.

Ох ты, степь необъятная! Безбрежное море – степь!

В степной пустыне, среди ковров цветистых, стоят курганы – молчаливые свидетели горячих битв и схваток. Курганы потянулись в степь с Кавказских гор, через кубанские и ногайские степи, как гигантские кротовьи кучи, вдоль берега, до устья Дона.

Кто покрыл необъятную степь этой длинной цепью курганов? Кто разбросал их так щедро по северному побережью Азовского моря? Кто насыпал их сплошными рядами по правому берегу Терека и Сунжи? Кто ставил каменные идолища на вершинах этих таинственных курганов?

В этих привольных степях кочевали и хозяйничали печенеги и половцы. За ними хазары захватили все ни­зовье Дона и все степные пространства от Днепра до подножья Кавказских и Крымских гор.