Азов

Распахнула Москва все двери свои. В царских хоромах, вверху и внизу, не только двери – все окна слюдяные, большие и малые, были раскрыты. А на дворе стоял небывалый крещенский мороз. Лютая стужа сковала Москву-реку. Крупчатая пороша, подхваченная ветром, словно волной морской, катилась по узким улицам и мчалась на пустыри.

В каждом боярском дворе, в каждом богатом доме готовились к торжеству; на черных дворах кололи дрова, рубили головы индейкам, курам, прирезывали поросят да яловиц.

С царского подворья катили кадки с пивом, бочки с медом, с заморскими винами и с русской брагой; бабы в коротеньких шубейках с подоткнутыми подолами несли тазы, казаны, ведра с солониной. Пекли перепечи[22] с начинками. В чанах, на сковородках и в котлах кипели яства. В домах и хоромах стояла духота. По Москве уже с утра бродили пьяные. Питейная торговлишка шла бойко. Пузатые кади с водкой стояли прямо на улицах перед кабаками, а возле кадей – людей тьма тьмущая!

Москва гуляла!

На Красной площади, на главных улицах и площадях, по царскому указу, черных мужиков и войско стрелецкое поили вином бесплатно, добрым вином, резким квасом, и терпкой брагой.

Одни подходят. Другие пьют. Иные падают… «Пей, пока пьется! – кричат москвичи. – Лей, пока льется! Шуми, пока гуляется! Единожды живет человек на белом свете, и единожды ему помирать надо! Пей бражное, то дело важное! Гуляй, Москва!»

А по какому такому случаю Москва разгулялась?

Царя женили!

За три дня до свадьбы в царские хоромы с великим торжеством ввели девицу Евдокию Лукьяновну, боярышню Стрешневу. Били в тулумбасы, трубили в трубы медные, стреляли из ружей, в колокола звонили…

Стройна была Евдокиюшка Стрешнева, лицом бела, нежна, голосом приятна.

Царь Михаил явился к матушке. Она благословила сына и подарила образок, обложенный драгоценными камнями и серебром. Пришел затем царь к Филарету.

– Я, батюшка, – сказал он слабым голосом, – женить­ся согласен.

И Филарет благословил.

После этого великий государь поехал в Чудов монастырь молиться. Он ехал в больших санях. Людишки черные, завидев царя и сопровождающих бояр, кланялись в пояс, снимали шапки. Помолившись, царь вернулся в свои хоромы. Тут стали наряжать его к венчанью. Надели на него дорогой аксамитовый, обшитый жемчугом кафтан на соболях. Опоясали драгоценным поясом.

Вокруг царя толпились дьяки; подьячие, дворяне, стольники. И среди всех – князь Димитрий Михайлович Пожарский. Он был задумчив. Здесь были дружки с государыниной стороны: боярин Борис Шеин, князь Роман – сын Пожарского, молодцеватый и лицом красивый; дружки царя: Хилков, Одоевский, Димитрий Черкасский. Все они были в дорогих одеждах со стоячими воротниками, а на головах – черные лисьи шапки.

Тысяцкий боярин князь Черкасский важно подошел к государю, взял под руку. Царь подчинился тысяцкому, глянул затуманенным взором в его лукавые глаза и нетвердыми шагами пошел с ним по кизилбашским узорчатым коврам в Золотую палату. Он шел, тяжело дыша, словно его больная грудь была сдавлена железом.

Войдя в Золотую палату, царь не спеша поклонился на все четыре стороны, приметил многих, тихо вздохнул и молча сел в «большое место» на бархатное персидское сголовье[23]. Царь тихим голосом велел боярину Романову, князю Черкасскому и дружкам сесть подле него.

Царю исполнилось в тот день двадцать девять лет и семнадцать дней. Лицом он был несвеж, бледность лежала на лбу и на щеках, глаза тускнели, не радость пробивалась в них, а печаль глубокая.

В другом покое наряжали невесту царскую. Свахи, как птицы, щебетали вокруг нее: то примеряли платье, то камни гладили руками, то золотой венец разглядывали и удивлялись. В свахах были: боярыня и княгиня Прасковья Варфоломеевна, жена Пожарского; боярыня Олена Алексеевна, жена Черкасского; жена сына Пожарского княгиня Авдотья Андреевна и Марья Михайловна, жена Шеина. Дородные, белолицые княгини-свахи шумели больше всех. На столе стояли караваи, покрытые червчатой[24] камкой. Тут же стояли свечи венчальные: царская свеча – в три пуда весом, царицына – в два пуда.

Чертежное место в Грановитой палате, на котором должны были восседать государь и государыня, было обито темно-красным бархатом; на нем были положены два бархатных сголовья, шитых в один узор. И на каждом сголовье лежало по сорок соболей. Там же стоял широкий стол, покрытый тремя большими скатертями. На них лежали перепечи, сыр и стояла солоница.

Как бы очнувшись после сна, печальный царь поднял руку и велел послать за царицыными дружками, а невесте идти к чертожному месту.

Невеста проплыла тишайшим шагом через Постельное крыльцо. Когда она шагала, все замерло. Впереди Евдокии шли каравайники, свечники, фонарщики в кожухах и в черных шапках… Большие свахи, важно и чинно переступая, вели невесту под руки. А берегли ее свахи малые. По сторонам шли окольничий Гришка Волконский да дьяк Иван Болотников. Они строжайше берегли пути, чтобы никто ни за каким делом не перешел, упаси бог, дорогу. И, словно гусь покачиваясь, шел замыкая шест­вие, поп Иван Наседка. Процессия плыла, словно река.