Азимут «Уральского следопыта»

— В Надыме, — просто, по-приятельски ответил Худи. — Заходите в гости. Вот адрес. Теперь можно и поговорить, есть что рассказать.

Да, сама жизнь пишет набело историю этого края. Много ли времени прошло с той поры? А ведь сегодня уже десятки ненцев и ханты прижились в Надыме. Работают в детских садах и здравпунктах, на стройплощадках и в мехмастерских. При клубе создан национальный ансамбль песни и танца. Процесс приобщения стремителен, город всесторонне способствует ускорению этого процесса. Направления в вузы, бесплатные путевки в лучшие лечебницы и дома отдыха, благоустроенное жилье — все в первую очередь для граждан коренных национальностей. Эти привилегии начинаются с роддома, где надымские няни выдают бесплатное приданое для малышей молодым матерям.

Думая обо всем этом, я невольно вспоминал своего давнего соседа по номеру с мрачноватым его пророчеством. Мы едва лишь только всколыхнули первый пласт на этой суровой земле, но уже и теперь видно, как притягательно то новое, что несет Северу оплот цивилизации — город.

Вместо эпилога

Наше промышленное вторжение в заповедные просторы полярных широт не следует оценивать однозначно. Правы оленеводы, ратующие за сохранность традиционных пастбищ, где с приходом большого количества техники участились случаи возгорания ягельных тундр. Правы ихтиологи: поголовье рыбных стад в реках, включенных в транспортную схему освоителей, резко снижается. Правы экологи, высказывающие опасение насчет искусственного нарушения ритмов сбалансированной жизни природы. Но такова диалектика исторического процесса. И как когда-то в средние века эта диалектическая предопределенность столкнула с европейских стапелей каравеллы Колумба, так и в наши дни она же указала нам путь в глубины Крайнего Севера. И разница тут не столько в величине тех или иных открытий, сколько в том, с какой целью, с вымпелом какого цвета на мачтах отправляются в путь колумбы всех, времен и народов.

Мы устремляемся в поиск под красным стягом социальной революции пролетарского братства. Пусть сегодня мы еще не можем дать объективной оценки нашим творениям, но если в наши помыслы и творения заложены принципы безграничного уважения к природе и человеку, то эти помыслы и эти творения неминуемо должны быть и будут оправданы в грядущем.

Евгений Ананьев Буровая

Мы уже основательно привыкли к голенастым великанам, широко, словно на ходулях, шагающим по тюменскому Зауралью. Вздымаясь высоко в небо, они в то же время пробивают себе дорогу в самую глубину земли.

Буровая — это целый заводской цех в тайге или тундре.

Буровая — это нескончаемый говор дизелей, тревожные вздохи лебедки.

Буровая — это будущие фонтаны нефти или газа.

Словом, все, что связано с буровой, — это индустрия, производство, работа.

Но недавно у меня произошел разговор, который как-то пошатнул такое упрощенное представление.

В северном поселке Уренгое встретил я своего приятеля-буровика. На традиционный вопрос о житье-бытье он ответил дружелюбно:

— Нормально живем, в порядке. Завтра домой летим.

— В отпуск?

— Да нет, — приятель даже удивился моей непонятливости. — Домой, на буровую.

Вот этот неожиданный ответ и заставил меня призадуматься. В самом деле, где дом буровика? Особенно холостяка, а таких, пожалуй, большинство.

В северных поселках буровик живет три выходных дня, потом — девять дней безвыходной вахты. И как бы ни было приятно на базе в поселке, весь его быт в гораздо большей степени связан именно с пятью-шестью вагончиками в тайге или тундре, стоящими близ буровой. Здесь отрабатывается, если можно так выразиться, свой микроклимат, в котором проходит основная часть жизни этих людей. А жизнь, она всюду жизнь, со своими, казалось бы, незначительными, но весомыми мелочами, с событиями местного значения, охотничьими приключениями и нелегкой работой.

Мой рассказ — о таком вот крохотном передвижном микропоселке, где живет и трудится бригада мастера Николая Глебова.

…Проводы Шуругая были назначены на первый день ледохода. Пожалуй, не всякая золотая рыбка удостаивалась такого внимания. Даже ребята, только что отстоявшие ночную вахту, не легли спать. Едва отмывшись в душе, они подключились к общим хлопотам. Отыскали большое ведро, соорудили специальный черпак. Словом, церемония предполагалась торжественная.

А сама эта история качалась в первые месяцы длинной северной зимы. Долбя лед для будущей полыньи, парни из поддежурной вахты вытащили полузадохнувшегося щуренка. Для ухи маловато. Вернуть в реку — все равно не выживет: время самое заморное, кислорода в воде не хватает.

— Может, в емкости перезимует? — предложил кто-то.

Решили попробовать. Бросили щуку в большую цистерну, где хранилась вода для буровой. Стальной аквариум пришелся впору: температура плюсовая, корму хватало — чуть ли не каждый из бригады подбрасывал в цистерну хлебные корки. На вегетарианских харчах щуренок — его по-сибирски назвали Шуругаем — разъелся, вырос вдвое, привык к новым своим покровителям. Стоило только поднять крышку цистерны, как он сам всплывал за подкормкой.