Азиль

— Его оставили в морге полицейского управления одиннадцатого сектора. Тело не отдадут, пока всё не опишут. Кремировать придётся там же, в Третьем круге, — Бастиан делает паузу, задумчиво продолжает: — Электромобиль нашли брошенным в том же секторе, но далеко от места, где погиб брат. Что заставило его оставить машину и идти куда-то?

— Он с кем-то был. С тем, кто убил его.

Бастиан сжимает кулаки так, что хрустят суставы.

— Я знаю, с кем. И клянусь, отец, я ей этого не прощу. Найду и собственноручно выпотрошу.

Фабьен подходит к сыну, кладёт руку ему на плечо. Неяркий свет настольной лампы делает черты лица острее, усиливая морщины и тени, и судья от этого выглядит лет на пятнадцать старше.

— Бастиан, будь осмотрителен. Существует Закон. Виновных найдут и накажут. Не вздумай в этом мараться. Помни, кто ты, Советник.

Бастиан поднимает голову и смотрит отцу в глаза.

— Я сын главного судьи. Я помню, в чьих руках здесь Закон. Я не подведу.

— Слыш, ты точно не мужиком родилась?

— Точно. А что?

Сорси отступает назад на шаг, придирчиво рассматривает Акеми. Та отставляет в сторону ведро с половой тряпкой, выпрямляется.

— На тебе это платье сидит, как на мужике, — сообщает Сорси. — Пояс вечно кое-как завязан, один рукав выше другого, рюшки по краю внутрь завернулись. Всю прошлую неделю ходила мятая, с пятном на видном месте.

Акеми с плеском роняет тряпку в ведро, полощет, эмоционально отжимает. Сорси подпрыгивает, устраивается на постаменте для усопших, закинув ногу на ногу. Руки в перчатках-«сетках» ворошат искусственные цветы, от рыжих дредов разит куревом, татуировки на плечах и шее похожи на кружева.

— Ну не обижайся! — примирительно тянет Сорси. — Ты сегодня до тошноты неразговорчива, а мне скучно.

Акеми выливает грязную воду в унитаз, расстилает тряпку у порога траурного зала. Как хорошо, что сегодня мало похорон. Обычно после праздников наоборот. А тут затишье. Хотя Сорси это не на пользу. Когда ей нечем заняться, она трендит без умолку. От неё можно спастись, только развив бурную деятельность. Когда Акеми работает, напарница к ней не суётся, предпочитая компанию пластиковых лилий и роз.

— Ой, чё расскажу! — обрадованно восклицает рыжая, когда Акеми возвращается. — Ночью рядом с дядиным клубом элитарчика молоденького прирезали. Представляешь, какой шум поднимется? Полицаи клуб вверх дном перевернули, я мимо шла на работу, видела.

— Туда ему и дорога, элитарчику твоему, — ворчит Акеми, хмуро глядя в окно. — Пусть сидят в своём Ядре и не суются к нам.

— Сурова ты, девка! — встряхивает дредами Сорси. — Они нам всякое интересненькое и вкусненькое носят в обмен на секс. Их мадамы, видимо, не умеют весело трахаться.

Акеми фыркает в сторону и бросает на напарницу презрительный взгляд:

— И сколько ты абортов сделала в обмен на интересненькое и вкусненькое?

— Вот ты злюка косая! — в голосе Сорси звенит неподдельная обида. — И что с тобой сегодня?

Акеми бессильно опускает руки, присаживается на подоконник. Накатывает подзабытое с детства желание уткнуться лицом в плечо кого-то неравнодушного, расплакаться и рассказать о том, что не даёт покоя. Вот только слёз Акеми Дарэ Ка себе позволить не может.

— Моя сестра сегодня замуж выходит за такого вот элитарчика, — с горечью говорит она.

— Да ты что? — глаза Сорси становятся круглыми, как плошки. — Вот это новость! Ты не шутишь? Постой, шутить ты не умеешь. Офигеть! И ты чего — не радуешься?

Акеми аккуратно завязывает пояс платья сзади на бант. Расправляет засученные рукава и слезает с подоконника.

— Я не вижу повода для радости, — честно отвечает она.

— Значит, тупо завидуешь, — уверенно заявляет Сорси.

До конца рабочего дня Акеми думает: а может, Сорси права? Может, её эмоциями управляет вовсе не любовь к Кейко, а самая простая зависть? К ней — младшей, нежной, робкой, более красивой, чем старшая сестра, и, наверное, более любимой. Кейко с самого рождения опекали и отец, и мама, и сама Акеми, конечно же. Младшей сестричке отдавали и лучшие кусочки, и игрушки, и одевали, как сказочную красавицу, насколько это было вообще возможно в семье Дарэ Ка. Акеми же растили защитой и опорой. Отец всё старался воспитать в ней дух воина. Неудивительно, что Сорси спрашивает, не мужиком ли та родилась.

«Что заставляет меня так остро воспринимать её брак? — размышляет Акеми, возвращаясь с работы по пыльной, душной улице в толпе усталых людей. — Кейко любит его — и это хорошо. Он заберёт её туда, где она не будет нуждаться ни в чём. Забудет про голод, нищету и… и о нас тоже забудет, наверное».

От последней мысли щемит в груди. Нет, Сорси. Это не зависть. Это болезненное чувство родства и безграничная любовь. Невыносимо думать, что с сегодняшнего дня Кейко будет жить где-то, куда нет входа ни отцу, ни старшей сестре, и домой больше не придёт. Никто не будет подолгу вертеться перед зеркалом, затейливо вплетая ленточки в смоляно-чёрные, как у мамы, волосы. Никто не будет напевать, готовя нехитрую еду в выходные. И так смеяться в доме Дарэ Ка тоже никто не будет. Так, как Кей-тян — звонко, от души, заразительно.