Азиль

– Бери-бери. Обратно не попрошу. Как тебя звать, тощий?

Мальчишка медлит, пытаясь сообразить, чего нужно от него этому вонючему здоровяку. Тот усмехается, хлопает его по спине мощной рукой.

– Не бойся ты! Сосед же, а соседей обижать не принято. Так как звать-то?

– Жиль.

– А я Люсьен. Пять лет уже тут живу. Ты сирота небось?

Мальчишка молчит. «Если и правда живёт тут пять лет – а не похоже, что соврал, – значит, знает, где тут выход. Наверняка знает», – думает он. Выходит, это нужный человек, и надо бы с ним пообщаться. Но осторожность не даёт расслабиться. Жиль поднимает на мужика не по-детски суровый взгляд и спрашивает:

– Т-тебе что надо?

Люсьен фыркает, пальцем пододвигает половинку лепёшки к ладони Жиля.

– Это не мне надо, а тебе. Голодный, без друзей, при аппетитной девке. Как думаешь, долго ты тут протянешь?

– Т-тебе не всё равно?

– Да у меня сын наверху, – с деланым безразличием отвечает Люсьен, отвернувшись. – Примерно твоих лет.

Пока никто не видит, Жиль прячет лепёшку в карман. Молча доедает лапшу, старательно облизывает ложку и допивает последние капли бульона из миски. Встаёт, относит посуду в мойку и уходит из столовой. Люсьен неотступно следует за ним. Жилю даже не нужно оборачиваться, чтобы знать, что он здесь. Мальчишка торопится вернуться на свою железнодорожную ветку: там людно, а значит, этот вонючий тип не будет его доставать.

– Жиль, да постой ты! – басит в спину Люсьен.

– Отвали, – не оборачиваясь, огрызается мальчишка.

– Слушай, – Люсьен обгоняет Жиля, преграждает ему путь, – давай отвезём вон ту вагонетку. Справа у стены, видишь? В ней остатки с кухни. – Потом внимательно вглядывается в глаза Жиля – и делает понимающее лицо: – А, ты мне не доверяешь. Боишься. Понятно. Ну, давай позовём ещё кого, чтобы тебя не пугать. Так согласен?

Жиль задумывается. Объедки с кухни – это здорово. Хоть немного утащить себе.

– Угу.

Люсьен машет рукой людям впереди:

– Эй, один кто-то, сюда!

Втроём они толкают мусорный контейнер в боковой тоннель. Запах лапши и варёных грибов перешибает даже вонь Люсьена.

– Стоп-стоп, – вдруг командует здоровяк. Обходит вагонетку, присаживается у передних колёс. Говорит хмуро: – Не, ну ты посмотри…

Жиль подходит, склоняется, чтобы рассмотреть, что там такое… и получает кулаком под дых. Падает, ловя воздух ртом, не в силах даже крикнуть. Люсьен легко сгребает мальчишку в охапку, забрасывает на плечо – и шагает в неприметную дверь, услужливо открытую напарником.

Старшая работница смены проходит по залу, энергично встряхивая колокольчик, и его мелодичный зон возвещает окончание рабочего дня. Акеми бережно приподнимает ещё одну несушку, правой рукой ощупывает тёплое гнездо под ней, вытаскивает пару яиц, кладёт их в тележку рядом с собой. Пёстрая курица встревоженно кудахчет, косится на девушку круглым тёмным глазом. Акеми насыпает в кормушку горсть питательной смеси, закрывает сетчатую дверцу. Помечает клетку ярким флажком, чтобы её сменщица знала, где она остановилась. Вот и всё. Осталось отвезти яйца приёмщику, и можно отправляться домой.

Девушка проходит между рядами клеток, толкая перед собой наполненную яйцами тележку. Куры сопровождают её возбуждённым кудахтаньем. Акеми улыбается, вспоминая, как впервые взяла несушку в руки. Она оказалась такой лёгкой, маленькой и непривычно мягкой. Сердце птицы колотилось как сумасшедшее, курица покорно замерла в человеческих ладонях. «Будь поувереннее и держи бережно, – напутствовала Акеми старшая сменщица. – Когда ты боишься, они тоже нервничают. Чувствуют». Над Акеми первое время посмеивались: с каждой несушкой она обращалась с таким почтением, будто та была не курицей, а важной особой, и потому работала медленнее всех. Но прошло несколько дней, девушка втянулась в общий ритм, и насмешки прекратились. У аккуратной и ответственной Акеми даже самые норовистые несушки вели себя хорошо и не пытались долбануть по пальцам крепким клювом.

В своей новой работе она находит странное удовольствие. Никто не отвлекает её от собственных мыслей, не пристаёт с расспросами. Здесь можно расслабиться и перестать постоянно ждать подвоха от тех, с кем приходится делить жилище. Можно вызвать в памяти время, когда была жива мама, и Кейко была маленькой, и отец учил Акеми плавать…

«Ото-сан, Кейко, простите меня. Я ничего не сделала, чтобы защитить вас. Пусть Жиль и говорит, что ничем нельзя было помочь, но… Мне надо было остаться. Мы были бы вместе сейчас. Мы же всегда были вместе…»

Акеми часто моргает, словно в глаз что-то попало, вытирает слёзы тыльной стороной руки. Пусть никто не видит – камни не плачут. Не умеют, потому что права на слёзы им никто не давал.