Азиль

Пьер ерошит пятернёй рыжеватые волосы. Свет, падающий из окна, подсвечивает розовым его оттопыренные уши, и Бастиан вспоминает, как в школе любил подносить к затылку будущего Советника пару светодиодных лампочек. Воспоминание заставляет его губы растянуться в улыбке.

– Ну тогда в другой раз, конечно, – разводит руками Пьер. – К Веронике едешь? Как её самочувствие?

– Уже лучше, – сдержанно отвечает Бастиан. – Врач сказал – ничего серьёзного, женская хворь.

– Ничего серьёзного? – изумлённо переспрашивает Робер. – Если бы я своими глазами не видел, может, поверил бы врачу.

– Она сама виновата, – равнодушно отвечает Бастиан, продолжая спуск по ступенькам. – Бросила пить таблетки. Эти, которые наши женщины принимают поголовно для красоты и здоровья. Горничная сказала, что мадам их не пьёт с полгода, прячет в комод.

– Зачем?

Бастиан пожимает плечами.

– Кто ж знает, что может женщине в голову прийти. Но, судя по всему, отмена таблеток по ней и ударила.

– Ты не говорил с ней об этом?

– Нет. Не хочу выслушивать бессмысленный лепет в ответ.

Пьер останавливается, опирается руками о перила винтовой лестницы.

– Бастиан, остановись. И послушай.

Советник Каро поднимает голову, устало смотрит на друга.

– Давай без нотаций, Пьер. Я сейчас не готов быть покорным слушателем.

– Я понимаю тебя, Бастиан. Но и ты пойми: сейчас твоей жене нужно человеческое отношение. Тепло, чуть больше ласки и заботы. Она у тебя одичала, Бастиан. Зажатая донельзя. С ней даже говорить тяжело.

– Она всегда такой была.

Пьер с сожалением качает головой.

– Я твой друг. А ещё моя работа – наблюдать и анализировать информацию. И некоторые вещи лучше всего видны со стороны. Вероника нуждается не просто в твоём формальном присутствии в её жизни. Она живая, Бастиан. И за последний год я ни разу не видел радости на её лице. Сдержанность, почтительность, скрытую печаль – да. Как у вышколенной служанки. Но не у жены благополучного процветающего Советника.

Бастиан молчит, стиснув зубы. Пьер прав в каждом слове – но, чёрт возьми, как тяжело это признать!

Советник Робер спускается ниже и становится рядом с Бастианом. Смотрит в бесстрастное лицо друга и говорит негромко:

– Я прекрасно знаю, каково тебе выслушивать от меня всё это. Внутри ты бесишься – или я совсем тебя не знаю. Но, дружище, если я тебе этого не скажу, не скажет больше никто. Подумай о дочери. Если Вероника дойдёт в своём одиночестве до края и что-то с собой сделает, что ты скажешь Амелии?

Молчание затягивается, и Пьер нарушает его первым:

– Цветы. У нас в саду они невероятно красивые. Загляни к нам перед тем, как ехать к Веронике, Софи нарежет для неё букет. Что она ещё любит? Подари ей хоть что-то, от чего её взгляд потеплеет. Бастиан, тебе нужен брак с этой женщиной. Ты это знаешь лучше меня. Прими меры, пока не стало поздно.

Коротко кивнув на прощание, Пьер открывает дверь, ведущую на этаж, и уходит, оставив Бастиана в раздумьях. Тот медленно спускается, придерживаясь перил рукой, мысленно считая каждую ступеньку. Перед тем, как открыть дверь, ведущую из Оси на улицу, он садится на бетонные ступеньки и сидит так несколько минут. Затем резко встаёт, поправляет сюртук, отряхивает брюки от мусора и выходит из здания безупречным – как и полагается Советнику.

Дома Бастиан наскоро перекусывает холодной ветчиной и лепёшками и едет во Второй круг. Проехав по набережной Орба мимо Собора, притормаживает на развилке, смотрит в сторону госпиталя – и электромобиль, набирая скорость, уносится в направлении здания суда.

– А, сын! Проходи. – Фабьен Каро откладывает в сторону папку с бумагами, отодвигает клавиатуру компьютера. – Я уже домой собирался. У тебя ничего не случилось?

Бастиан качает головой и входит в кабинет главного городского судьи. Садится в мягкое, знакомое с детства кресло возле отцовского стола, кладёт руки на подлокотники. Пальцы поглаживают вытертый коричневый бархат, взгляд рассеянно блуждает по портретам на стенах, полуопущенным тёмно-бордовым шторам на окнах, выдвижным ящикам картотеки, занимающим всю стену напротив рабочего места судьи Каро. Ребёнком Бастиан любил смотреть, как отец выдвигает длинные узкие ящики, перебирает папки руками в белых перчатках. Было в этом что-то завораживающее, словно ритуал, исполненный тайного смысла.

– Помнишь, когда мне было шесть, я мечтал стать твоим преемником? – спрашивает Бастиан, глядя в сторону окна.

– Помню. Настолько тебе нравилась картотека, – улыбается Фабьен. – А ещё я помню, как ты ревел, когда я сказал, что судьёй тебе не быть.

– Да. Ты тогда сказал: «Ты встанешь выше меня». Или что-то вроде этого.

– Только ты всё равно ревел, засранец маленький, – смеётся судья Каро.

Бастиан покидает кресло, хозяйской поступью проходит по отцовскому кабинету к картотеке, выдвигает ящик и пробегает пальцами правой руки по папкам с досье. Лёгкая улыбка касается его губ.

– Забавно. Уже тогда ты собирался поставить меня у руля Азиля, а я знал, что всё, принадлежащее тебе, станет моим. – Он оглядывается на отца и негромко спрашивает: – Мы имеем равное право быть здесь, верно?