Азиль

– Я предупредил! – строго хмурит брови комиссар.

Акеми молча кивает и бредёт в подсобку за ведром и половой тряпкой. Это уже привычка: хочешь избежать ненужных разговоров – мой полы. Сегодня Акеми хочется мыть полы подальше отсюда в ближайшие два-три часа.

– Говорят, этот парень с кем-то из ваших, косых, встречался, – снова подаёт голос комиссар.

– Да пусть говорят, – пыхтит девушка, не отрываясь от шарканья тряпкой по полу.

Дешёвый, но новенький и отлично начищенный ботинок наступает на тряпку совсем рядом с рукой Акеми. Она поднимает голову, стараясь смотреть равнодушно. Комиссар внимательно изучает её лицо и чего-то ждёт.

– Ногу уберите, – вздыхает Акеми. – Тут должно быть чисто.

– Вы же все друг друга знаете, не так ли?

Девушка вытаскивает тряпку из-под ботинка, швыряет в ведро. Удовлетворённо отмечает, что брызги попали на брюки комиссара.

– Не так.

– Ну не верю. Если даже я знаю, что в этом секторе выходцев из Японии и Китая всего пять семей…

– Это не значит, что мы все общаемся, – отрезает Акеми.

От продолжения разговора её спасают вернувшиеся полицейские. Комиссар указывает им кивком на выход, награждает Акеми долгим пристальным взглядом. Девушка давит раздражённый вздох, отворачивается и продолжает возить тряпкой по чёрно-белым плитам пола. Она напряжённо вслушивается в звук удаляющихся шагов, замирает, сидя на корточках; и только когда снаружи стихает шорох колёс электромобиля, Акеми оставляет тряпку в покое. Уходит в подсобку, тщательно моет руки, стараясь не намочить засученные рукава, а когда возвращается, обнаруживает в комнате перед траурным залом Кейко.

Младшая сестра стоит, прислонившись к стене у входной двери, и тяжело дышит. На раскрасневшихся, покрытых пылью щеках пролегли дорожки от слёз, но глаза у Кейко сухие. Она ловит удивлённый взгляд Акеми и коротко выдыхает:

– Жиль сказал.

Акеми приносит из подсобки кружку воды, протягивает сестре:

– Попей. Потом пойди умойся. Умывальник у нас вон там.

Кейко делает несколько глотков, возвращает кружку. Медленно обводит взглядом комнату, задерживаясь на стоящих вдоль стен скамейках и вешалке для одежды, и робко смотрит на приоткрытые двери траурного зала. Акеми снова мучает желание закрыть сестру собой.

– Ну зачем ты пришла? – с мольбой спрашивает она. – Мученица…

– Кто-нибудь ещё пришёл его проводить? – не сводя глаз с дверей, откликается Кейко.

– Семья должна приехать через час. Тебя с работы не уволят?

– Я три ночные отработаю. Хозяин отпустил.

– Кей-тян, я прошу: попрощайся и уходи. Полицай тобой интересовался…

– Пусть, – перебивает Кейко. – Это только моё, анэ. Моё и его. Я пройду?

Акеми кивает и добавляет:

– Там Сорси.

– Попроси её нас оставить, пожалуйста.

Стараясь не смотреть на тело, обёрнутое белой материей, Акеми заходит в траурный зал. Сорси хлопочет, расправляя складки ткани и раскладывая цветы, что-то умиротворённо напевает. Потом берёт с подоконника банку с ароматизированной водой и брызгает ею вокруг постамента. В воздухе разливается проклятый запах лилий.

– Сорси, – окликает рыжую Акеми. – Там пришла моя сестра. Позволь ей побыть тут, пока не приехали родственники.

– Ей-то зачем? – автоматически откликается Сорси – но мгновение спустя таращится на Акеми изумлёнными глазами: – Так она это… Он её парнем был, да? И у них свадьба… о-ля-ля… Всё, ухожу-ухожу.

Обе покидают траурный зал. Встретившись с Кейко в дверях, Сорси разглядывает её с нескрываемым любопытством, и Акеми приходится шикнуть.

– А что я? Я ничего! – вскидывается рыжая. И тихо добавляет: – Красивые. И он, и она. Мне очень жаль, Акеми.

«А мне не жаль! Он свою жизнь потерял и ей жизнь испоганил. И исправить ничего уже нельзя», – хочет ответить та – но стискивает зубы и молчит.

– Выйдем отсюда. Я курить хочу страшно, – и Сорси уводит Акеми туда, куда не долетает аромат мёртвых цветов.

Они сидят на щербатых ступенях крыльца. Сорси курит вторую сигарету подряд, Акеми смотрит вверх. В вышине просматриваются перекрытия, соединяющие между собой части полусферы Купола. Они придают ему сходство с перевёрнутой грязно-белой чашкой, покрытой изнутри сеткой трещин. Невольно вспоминается детская страшилка, что по ночам Купол тихо звенит, потому что души умерших не могут вылететь из-под него и бьются, ища выход.

Есть ли душа у тех, кто рождён в машине, а не пришёл в мир из материнского чрева? Акеми привычнее думать, что нет. Тогда как может такое существо любить? И как можно любить того, кто холоден и лишён чувств уже с рождения? Акеми прислушивается, и сердце её сжимается от тоски: Кейко поёт колыбельную, которую пела им мама. Ему уже всё равно, думает Акеми, но если бы он был жив, смог бы он почувствовать, сколько тепла и любви несёт в себе эта песня?

– Я уверена: смог бы, – отзывается Сорси.

– Я вслух, что ли? – вздрагивает Акеми.

– Угу.

Рыжая щелчком откидывает окурок в сторону, садится к напарнице ближе. Трёт бритые татуированные виски.