Азеф

Те, кто утверждает, что дальше кафешантана и оперетки вкусы Азефа не шли, — заблуждаются. В предыдущем письме (от 13 января) «папочка» описывает «мамочке» свои впечатления от посещения спектакля «Ричард III» в Королевском драматическом театре Берлина. Можно предположить, что он смотрел Шекспира несколько иными глазами, чем мирные, невинные бюргеры, одним из которых он попытался стать. В их жизни не было ни великих страстей, ни больших злодейств, ни исступленной мести миру за свою ущербность. Да и за актерской игрой Азеф следил, пожалуй, как профессионал. И вовсе не потому, что когда-то, в юности, сезон или два был актером провинциального театрика на юге России…

Я ОСТАЛСЯ И ЕСТЬ ТОТ ЖЕ ЕВГЕНИЙ

Между тем весть о предательстве Азефа взорвала революционный мир.

Эсеры стали в лучшем случае всеобщим посмешищем, в худшем — предметом подозрений. Кропоткин, один из судей, теперь прямо подозревал Чернова и Натансона в том, что они знали о службе Азефа в полиции и «видели в нем нового Клеточкина» (то есть Клеточникова. — В. Ш.). Ходили слухи о том, что эсеры устроили бывшему главе Боевой организации «побег на воздушном шаре». Другие прямо обвиняли Чернова, Савинкова, Натансона, всех, кроме разве «бабушки», в сотрудничестве с полицией.

Никто не знал, что и кого реально выдал Азеф, — за исключением того, о чем сообщил Лопухин. Его «провокации» приписывали все неудачи, какие случились у партии. В заграничных газетах печатались фантастические сообщения о «тысячах революционеров», арестованных и казненных по его доносам. Вообще газетчики вволю оттянулись на очередной сенсации. Страницы повременных изданий украшали портреты новоявленной знаменитости — один другого монструознее. Появлялись фальшивые исповеди демонического предателя.

На пятом съезде партии, в мае, Центральный комитет подал в отставку. В новом ЦК не было ни Чернова, ни Натансона, ни Савинкова. Все новые цекисты отправились в Россию — на низовую, черную работу. Эсеровская гордыня забыта в прошлом. В Европе остались заграничная делегация и редакция газеты «Знамя труда».

Одновременно была учреждена так называемая Судебно-следственная комиссия по делу Азефа. 8 сентября эта комиссия начала работу под председательством Баха: того будущего академика, который тремя годами ранее возглавлял расследование дела Татарова. Биохимик был удобной фигурой: и партийный человек, и стоящий несколько в стороне. Другими членами комиссии стали Степан Михайлович Блеклов-Сенжарский (бывший земец, «освобожденец»), старый народоволец Сергей Александрович Иванов (Берг) и публицист Валентин Викторович Лункевич (Араратский) — все люди почтенные, но малоизвестные.

Комиссия провела 73 заседания, допросила 31 человека. Особенно подробные показания давали Чернов, Натансон, Савинков, Аргунов, Мария Селюк, Слетов, Тютчев, Зензинов, Моисеенко, супруги Ракитниковы… И, в числе прочих, Любовь Григорьевна Азеф. И — само собой — Бурцев.

В «Знамени труда» было напечатано объявление, приглашающее всех желающих явиться к даче показаний. Откликнулся один человек — Бакай. Но с опозданием, его допросить не успели.

Комиссия хотела получить ответ на три группы вопросов. Первая касалась истории возникновения партии, вторая — роли Азефа, третья — долгой истории его разоблачения. «Почему, несмотря на ряд неблагоприятных для Азефа слухов, ЦК не счел необходимым устранить его от дел?»

В августе 1910 года комиссия представила итоговый доклад. Он был отпечатан отдельной брошюрой в партийной типографии и распространен.

Каковы же были выводы комиссии? Во-первых, никаких «продолжателей дела Азефа» в партии не обнаружено. Во-вторых, «нелепо искать каких-либо индивидуальных виновных и ставить вопрос о персональной ответственности».

Это был хороший, успокаивающий вывод, но запоздалый. Кровь уже пролилась. Весной 1909 года в Ницце покончила с собой Бэла. Эсфирь Лапина была в числе тех боевиков, кто до последнего защищал Азефа, — и на нее пала тень подозрений в сообщничестве. Азеф когда-то с неохотой взял эту не особенно уравновешенную девушку в БО. Одна из тех стриженых барышень, про которых Лебединцев-Кальвино говорил Жаботинскому, что в них течет кровь библейской Юдифи, — но душа у нее была не из железа… «Нервная, с неестественно худым лицом, лихорадочно горящими глазами, она говорила каким-то глухим шепотом, быстро и возбужденно» — так описывает ее подруга по борьбе Валентина Попова^[302]. Она не выдержала ни общего позора, ни подозрений в свой адрес…

Итоговый вывод комиссии был строг по отношению ко всем боевикам: