Азазель

– Что ж, господин новичок, условие принято, но только уговор: банк сорву – не убегать. Дайте уж и мне потом метнуть. Ну-с, какой куш?

Фандорин замялся, решительность покинула его столь же внезапно, как и посетила.

– Сто рублей? – робко спросил он.

– Шутите? Здесь вам не трактир.

– Хорошо, триста. – И Эраст Петрович положил на стол все свои деньги, включая и выигранную ранее сотню.

– Le jeu n'en vaut pas la chandelle,[19] – пожал плечами граф. – Ну да для начала сойдёт.

Он вынул из своей колоды карту, небрежно бросил на неё три сотенных бумажки.

– Иду на весь.

«Лоб» направо, вспомнил Эраст Петрович и аккуратно положил направо даму с красными сердечками, а налево – пиковую семёрку.

Ипполит Александрович двумя пальцами перевернул свою карту и слегка поморщился. То была бубновая дама.

– Ай да новичок, – присвистнул кто-то. – Ловко даму причесал.

Фандорин неловко перемешал колоду.

– На весь, – насмешливо сказал граф, кидая на стол шесть ассигнаций. – Эх, не лезь на рожон – не будешь поражён.

Как карта налево-то называлась? – не мог вспомнить Эраст Петрович. Вот эта «лоб», а вторая… чёрт. Неудобно. А ну как спросит? Подглядывать в шпаргалку было несолидно.

– Браво! – зашумели зрители. – Граф, c'est un jeu interessant,[20] не находите?

Эраст Петрович увидел, что снова выиграл.

– Извольте-ка не французить! Что, право, за дурацкая привычка втыкать в русскую речь по пол французской фразки, – с раздражением оглянулся Зуров на говорившего, хотя сам то и дело вставлял французские обороты. – Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезёт. На весь.

Направо – валет, это «лоб», налево – восьмёрка, это…

У Ипполита Александровича вскрылась десятка. Фандорин убил её с четвёртого захода.

Стол уже обступили со всех сторон, и успех Эраста Петровича был оценён по заслугам.

– Фандорин, Фандорин, – рассеянно бормотал Ипполит Александрович, барабаня пальцами по колоде. Наконец вынул карту, отсчитал две тысячи четыреста.

Шестёрка пик легла под «лоб» с первого же абцуга.

– Да что за фамилия такая! – воскликнул граф, свирепея. – Фандорин! Из греков, что ли? Фандораки, Фандоропуло!

– Почему из греков? – обиделся Эраст Петрович, в памяти которого ещё были живы издевательства шалопаев-одноклассников над его древней фамилией (гимназическая кличка Эраста Петровича была «Фундук»). – Наш род, граф, такой же русский, как и ваш. Фандорины ещё Алексею Михайловичу служили.

– Как же-с, – оживился давешний красноносый старичок, доброжелатель Эраста Петровича. – При Екатерине Великой был один Фандорин, любопытнейшие записки оставил.

– Записки, записки, сегодня я в риске, – хмуро срифмовал Зуров, сложив целый холмик из купюр. – На весь банк! Мечите карту, чёрт бы вас побрал!

– Le dernier coup, messieurs![21] – пронеслось в толпе.

Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкомётом, вторая перед понтёром.

В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая всё о том же. Малинник? Лимонник?

Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что всё-таки старше – валет или дама?). Направо семёрка, налево шестёрка.

– В затылок мне не сопеть! – яростно крикнул граф, от него отшатнулись.

Направо восьмёрка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!

Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.

Сонник! – вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево – это сонник. Странное какое название.

Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.

– Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! – бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– Граф, это уж чересчур! – воскликнул один из офицеров.

– Я, кажется, не убегаю, – процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. – Если кто чувствует себя уязвлённым, готов соответствовать.

Воцарилось поистине могильное молчание.

В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного – не струсить бы. Впрочем, ещё боялся, что предательски дрогнет голос.

– Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, – сказал Фандорин, и голос всё-таки дрогнул, но это было уже всё равно. – Я вас вызываю.

– На публике геройствуете? – скривил губы Зуров. – Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?