Азазель

— Нет, не посылай ничего, — ответил я. — Честно говоря, я ни в чем не нуждаюсь. Лучше спроси у настоятеля, не нужно ли чего монастырю. Если пожелаешь, можешь подарить помогавшей мне девушке какую-нибудь подходящую одежду, в которой она могла бы исполнять гимны во время воскресных служб в церкви.

Лист XXII Дремлющая буря

Караван ушел на рассвете, а в полдень… Я в тиши библиотеки читал книгу Галена о пульсе{113}, когда внезапно раздался скрип открывающейся двери. Я вздрогнул и обернулся на шум. На высоком пороге, озаренная исходящим из-за спины светом, стояла Марта. Она была словно райская дева, спустившаяся на землю в ореоле небесного сияния, чтобы даровать нам покой и наполнить мир милосердием, разгоняющим мрак и насилие. Сияние обволакивало ее со всех сторон так, что казалось, будто она вся соткана из света. Никогда не забуду это мгновение! Моя рука непроизвольно стянула с головы расшитый крестами клобук, чтобы восприять это прекрасное создание, так внезапно возникшее в дверном проеме. В тот миг я был уверен, что Марта — самая красивая из всех женщин, когда-либо сотворенных Господом.

Ее платье, плотно стянутое на груди и на талии, разбегалось вниз многочисленными складками, из-под которых выглядывали маленькие ножки в башмачках под цвет платья. Широкие рукава, на плечах украшенные вставками из тонкого пурпурного бархата, доходили до кистей и на манжетах были расшиты золотом. Голову Марты покрывал блестящий шелковый платок ослепительно белого цвета, скрепленный в волосах так, что не закрывал лица. И края платка, и низ платья также украшало золотое шитье. Из-под платка на грудь спускались две длинные косы… Пока я невольно любовался красотой Марты, она слегка склонив голову вправо и сомкнув руки на животе, рассматривала меня. А затем, улыбаясь, царственно пошла в мою сторону, кончиками пальцев приподнимая широкий подол, бархатные складки которого колыхались в такт ее легкой поступи.

— Я смотрю, ты увлекся описанием! Достаточно… Закончи-ка рассказ о том, что происходило. Твое живописание Марты возбуждает меня.

— Прочь от меня, Азазель…

Когда Марта подошла совсем близко, я уперся взглядом в лиф ее платья, который от талии до самой горловины был расшит двумя рядами бисера, подчеркивая округлость грудей. Она приблизилась еще немного — и мой взгляд поднялся выше, к тому месту, где шея переходила в изящный подбородок. Я не смел поднять голову и заглянуть ей в глаза. Думаю, в тот момент Марта поняла, как меня влекло к ней. Наконец я взглянул ей в лицо: она улыбалась, и на щеках ее играли ямочки. А я… я тут же утонул в ее медовых глазах.

— Ну как тебе, отец мой? — спросила она. — Это один из трех нарядов, которые подарил мне вчера ночью глава каравана.

— Мило, Марта. Очень мило, дочь моя.

— Немного тесновато в груди, но со временем растянется.

— Да, да… Давай присядем там, у двери.

— Еще слишком рано для прихода мальчиков, давай посидим здесь.

— Нет, Марта, это будет нехорошо… Наше место там.

Рассиживать вдвоем в дальнем углу библиотеки, где свет из ближайшего окна падал только на стол, за которым я читал, было неловко. Лучше было присесть у двери, чтобы не возбуждать лишних подозрений. Там, при свете, я мог получше рассмотреть ее наряд… Марта уселась передо мной на стул, подложив под себя ладони, и принялась болтать ногами. Ее платье колыхалось в такт движениям, безмерно смущая меня. Она смотрела мне прямо в глаза, а я старался увернуться от ее взгляда. Вдруг она запела какую-то неизвестную мне песню, и ее очарование стало неотразимым. Делая паузы, она вздергивала свой тонкий подбородок и прикрывала глаза, словно взывала к небу. Ее тогдашнее пение подействовало на меня как дурман, дрожью отзываясь на моей коже, чтобы затем замереть внутри. Звук ее голоса уносил меня в бескрайние дали, убаюкивал и наполнял такой печалью, что я забывал обо всем. Когда Марта закончила песню, я был совершенно опустошен.

— Ты не хочешь надеть клобук, отец мой?

Ее вопрос отрезвил меня, напомнив, что я не покрыл голову. На самом деле я не чувствовал ничего, кроме ее всеобъемлющего присутствия, захватившего меня целиком и полностью и влекущего к ней. Я неохотно поднялся и направился к столу, где забыл клобук. Я не видел ничего зазорного в том, чтобы, возвращаясь на место, еще раз взглянуть на Марту. Она тоже разглядывала меня, загадочно улыбаясь, что лишь умножало ее прелесть. Нужно было что-нибудь сказать, но почему-то все слова застряли у меня в горле. Внутренне я убеждал себя, что ее красота это погибель для того, кто познает ее. Погибель верная, ибо она глубже, чем можно себе представить, и больше, чем можно постичь.

— Почему ты так смотришь на меня, отец мой, и ничего не говоришь?

— Ничего, Марта, пустое. Я думаю… Скажи-ка, тебе сколько лет? И когда ты вышла замуж? И где твой муж? И твоя семья? Почему ты решила поселиться здесь с тетушкой?

— Как много вопросов, отец мой! Мне двадцать лет. А на остальные я отвечу в другие дни. По одному в день.

— Хорошо, хорошо, Марта. Расскажешь, когда захочешь и как захочешь.