Автор «записок на семенах акации»

Постичь искусство, например, красного дерева или тыквы посредством оценочных методов и технических средств, пригодных для понимания детективных сюжетов горностаев, эротических повествований бесхвостых амфибий или туннельных сказаний земляных червей, просто невозможно.

Весьма убедительно это доказали неудавшиеся попытки доктора Шриваса из Калькутты выявить лексикон подсолнечника при помощи фотографирования растения на кинопленку через определенные интервалы времени. Смелые, благородные попытки, но они были заранее обречены на провал, потому что доктор Шривас использовал кинетический подход – метод, пригодный для изучения коммуникационного искусства черепахи, устрицы или ленивца. Он считал чрезвычайно медленную кинетику растений – и только ее – единственной проблемой, требующей решения.

На самом же деле задача гораздо сложнее. Искусство, которое он искал – если оно существует, – будет некоммуникационным искусством и, вероятно, некинетическим. Возможно, что Время, столь важный элемент, матрица и мера всего известного нам искусства животных, никак не входит в искусство растений. Растения, возможно, пользуются такой мерой, как вечность. Кто знает?

Кто знает? Мы можем говорить лишь о том, что Искусство Растения, если таковое существует, совершенно отлично от Искусства Животного. В чем его суть, мы сказать не можем. Этого мы еще не знаем. И все же я с определенной долей уверенности предсказываю, что оно существует, что, когда мы его обнаружим, оно окажется не действием, а реакцией, не активным общением, а восприятием. Это будет форма искусства, прямо противоположная той, что мы знаем и признаем: впервые мы познакомимся с пассивным искусством.

Сможем ли мы познать его? Сможем ли когда-нибудь его понять?

Ясно одно: это будет невероятно трудно. Но мы не должны отчаиваться. Помните, что еще в середине двадцатого века большинство ученых и многие другие люди искусства не верили, что даже язык дельфинов будет когда-либо понят человечеством; более того, многие не верили, что в этом есть смысл. Однако минет век, и мы, возможно, покажемся будущим поколениям столь же достойными насмешек. «Представляете себе, – скажет какой-нибудь фитолингвист ценителю искусства, – они не умели читать даже на языке баклажанов!» И эти люди улыбнутся нашему невежеству, потом поднимут с земли рюкзаки и отправятся читать только что расшифрованные лирические стихи лишайника на северном склоне пика Пайка.

А вместе с ними или вслед за ними пойдет, может быть, еще более дерзновенный искатель прекрасного – первый геолингвист. Не замечая утонченной, но скоротечной лирики лишайника, он станет вчитываться в то, что кроется под ней: в еще менее коммуникационную, еще более пассивную, полностью лежащую вне времени, холодную, вулканическую поэзию камней, каждый из которых – слово, произнесенное давным-давно самой Землей. Слово, вымолвленное в безграничном одиночестве еще более безграничного Космоса.