Автомат

Слух о новом таинственном прорицании турецкого мудреца разошелся по городу, и все терялись в догадках, что за пророчество могло так взволновать отнюдь не суеверного Фердинанда; его друзей преследовали расспросами, и, чтобы спасти друга от такой напасти, Людвигу пришлось сочинить целую замысловатую историю, которой верили тем охотнее, что она совсем не была похожа на правду. Та самая компания, которой удалось уговорить Фердинанда, чтобы тот посетил чудесного турка, собиралась обыкновенно один раз в неделю - на следующей неделе тут неумолчно толковали о турке, тем более что каждому хотелось услышать от самого Фердинанда, что же такое повергло его в мрачное настроение, которое он напрасно пытался скрыть от других. Людвиг живо чувствовал, сколь велико потрясение, испытанное другом в тот момент, когда оказалось, что чуждой, враждебной силе известна тайна фантастической любви, свято хранимой в его сердце. Как и Фердинанд, Людвиг твердо уверовал в том, что для этой ужасной силы, способной провидеть сокровенные тайны, не составляет секрета и сама связь будущего с настоящим. Поэтому Людвиг не мог не верить в изречение оракула и возмущался лишь тем, что враждебная сила не пощадила его друга и выдала ему страшную судьбу, что грозила ему. Поэтому Людвиг решительно встал в оппозицию к многочисленным поклонникам искусно построенного автомата, и всякий раз, когда кто-нибудь замечал, что движения фигуры особенно впечатляют своей полнейшей естественностью и что пророческий смысл ответов благодаря этому лишь возрастает, категорически утверждал, что как раз закатывание глаз и ворочание головой кажется ему у столь почтенного турка неописуемо смехотворным, - вот почему и он сам, Людвиг, своей шуткой привел в дурное расположение духа и самого создателя автомата, и то незримое существо, которое, должно быть, общается с нами через посредство турка, следствием чего и было множество пустых и малозначащих ответов, которые были доведены тогда до сведения публики.

- Должен признаться, - добавлял Людвиг, - что, как только я переступил порог комнаты, фигура сразу же живо напомнила мне изящного, искусно сделанного щелкунчика, которого кузен подарил мне на рождество, когда я был еще совсем маленьким. У щелкунчика была смешная рожица, и когда ему приходилось колоть очень твердые орехи, он заводил свои большие навыкате глаза, так уж он был устроен, и вот эти движения глаз придавали фигурке маленького человечка нечто уморительное. Я часами играл им, и карлик превращался в моих руках в волшебную мандрагору. Впоследствии даже и самые совершенные куклы казались мне безжизненными и неповоротливыми в сравнении с моим великолепным щелкунчиком. Мне много понасказали о разных чудесных автоматах, которые хранятся в Данциге, в тамошнем арсенале. Под впечатлением этих рассказов я и отправился в арсенал, когда несколько лет тому назад очутился в Данциге. Я вошел в зал, и тут солдат в старинном немецком мундире решительно зашагал в мою сторону, а затем выпалил из ружья, так что эхо выстрела гулко разнеслось под высокими сводами здания. Немало было шутейных неожиданностей в том же духе, отчасти я их позабыл, но наконец меня привели в зал, где на троне, в окружении придворного штата, восседал сам бог войны, ужасный Маворс. Бог сей восседал на троне в весьма гротескном одеянии, а трон был украшен всевозможным оружием, воины и телохранители обступали его со всех сторон. Когда мы приблизились к трону, заиграли барабаны, трубачи пронзительно задудели в свои трубы, шум и какофония были таковы, что хоть закладывай уши. Я заметил, что оркестр его величества был недостоин бога войны, и все согласились со мною. Наконец перестали колотить в барабаны и дудеть, а вместо этого телохранители принялись крутить шеями и стучать о землю алебардами, пока наконец бог войны не вскочил с места (прежде этого он вдоволь повращал глазами влево и вправо) и не надумал прямиком отправиться к нам. Но это только так показалось, он постоял-постоял, да и опять сел, опять немножко постучали и погудели, и наконец все вновь погрузилось в прежнюю деревянную тишь да гладь. Я рассмотрел все автоматы и, выходя из арсенала, сказал себе: "А все-таки мой щелкунчик был лучше!" Теперь же, господа, поглядев на мудрого турка, я и вслух скажу: "А все-таки мой щелкунчик был лучше!"

Все долго смеялись рассказу, однако сошлись на том, что взгляд Людвига на эти вещи скорее занятен, чем правдив, - ведь не говоря уж об уме, который нередко сквозит в ответах автомата, весьма чудесна сама связь турка со скрытым человеческим существом, которого никак не удается обнаружить, тогда как это-то существо и говорит, и управляет движениями фигуры; во всяком случае, все в целом - шедевр механики и акустики.