Автограф

— Володя, но вы же не за то, чтобы переписать классиков на короткие варианты? Сокращать срок общения с ними?

— Конечно, нет. Если пользоваться вашим примером, то почему не должно быть все-таки нового короткого Толстого? Короткого Достоевского? Говорю утилитарно, вы понимаете. Короткого во времени, в объеме, но не менее выразительного в обобщениях, выводах, доказательствах. Новый этап жизни, новый социальный материал требуют и новых форм воплощения, новых объемов физических и психологических.

— Но кто против этого спорит?

— Мне кажется, вы спорите. Вы же так просто с этим не соглашаетесь?

— Новый Толстой не будет новым Толстым. Это будет Званцев. Со своими выводами, доказательствами. Мгновенными надрезами. И надрезы будут совсем другими, по другому поводу и в других местах.

— Поводы и места должны быть другими. Вот мне и необходим рационализм. На прошлое я смотрю уже с этих позиций. Время уплотнилось.

— Допустим.

— Убыстрилось.

— Допустим и это.

— Человек должен убыстриться в развитии. Уметь отрекаться от того, что его постыдно держит на месте. Цепляет. Прежде всего надо моделировать будущее.

— Тогда вовсе без прошлого. Неоглядный оптимизм. Но оптимисты, как правило, пишут плохо.

— Вы передергиваете.

— Передергиваю. За счет чего же убыстриться?

— За счет рациональности. Экономичности. Здравого оптимизма.

— Отжать культуру прошлого и получить концентрат. Намазываешь на хлеб и в один присест… — Артем улыбнулся.

— Проще — таблетку, — засмеялся Володя. — Быстрее усваивается, и жевать не надо. Артем Николаевич, боитесь, что я убью в себе поэта? Но я-то не поэт.

— Каждый человек несет в себе нераскрытость. Незнание себя. И потом, вы бы не говорили со мной о Толстом и Достоевском.

— Артем Николаевич, я не хочу быть противоречивым, непоследовательным. Колотить себя в грудь, чтобы меня услышали.

— Не понимаю.

— Я, может быть, еще слабее вашего чувствую себя в убеждениях, касающихся категорий жизни. Где-то прочитал: «Гималаи наводят на меня тоску. Буря меня тяготит. Бесконечность меня усыпляет. Бог — это слишком».

— Володя, вы же…

— Я узкий специалист, и только. — И Володя повторил: — Узкий.

— Но ваша специальность?

— Она обязывает, в то время как ваша…

— Не обязывает, вы хотите сказать?

— Ну, в меньшей степени. Я должен постоянно подновлять себя, чтобы максимально и современно быть готовым к борьбе. Нет времени на дворец тихоходных идей или, как говорит мой профессор, на сидение в «засасывающем себе».

— Энергия от энергии.

— Да. Как на электростанции. Постоянная однозначность.

— Володя…

— Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить.

— Вы уверены, Володя?

— Да. Вы хотите что-то спросить в отношении себя.

— Неужели это заметно?

— Заметно, Артем Николаевич, к сожалению.

— Не спрашивать?

— Не надо.

— Володя, но вы же врач.

— Я не врач. Я реаниматор. «Ре» — вновь, «анима» — душа.

Володя ошибся: Йорданов не хотел спрашивать о себе, он хотел сказать Володе, что если он и ранен, как тореро, то не телесно, а душевно. Ранен с тех самых пор, когда решил заново осмыслить себя и то, что он делал до сих пор в литературе. А нынешнее его состояние — это рубеж, на котором он окончательно продумывает свое будущее и, может быть, сидит в засасывающем себе.

Сегодня у Гели в театре был спектакль из двух одноактных пьес. Геля была занята только в первой пьесе. Рюрик был занят и в первой и во второй. Это устраивало Виталия Лощина. Ему нужна была Геля одна, без постоянного партнера по спектаклям и по жизни. Виталий до сих пор еще не выяснил степень отношений между Гелей и Рюриком.

Виталий подъехал к театру на такси, к служебному входу. Предварительно позвонил администратору и узнал, когда заканчивается первый спектакль и когда будет свободна Йорданова. Назвался ее другом. Пусть дойдет до Рюрика. С Рюриком потом придется иметь соответствующую беседу. Наверняка Рюрик конкурент, нет, не конкурент и не соперник, а серьезное препятствие на пути движения Лощина к завоеванию семейства Йордановых. Каждый человек завоеватель. И нечего тут финтить, элегантничать. Можно, конечно, прикрываться моральными лозунгами, но все это демагогия. Пушистый хвост. Он сам сейчас будет этим заниматься — вилять хвостом, прясть ушами, перебирать лапами.

Вахтер в служебном подъезде сказал Лощину, что Геля не появлялась из артистической. Лощин вышел к такси и еще раз предупредил, что надо ждать. Вернулся в подъезд. Что ж, Волков дважды ездил за актрисой Троепольской, замужней женщиной, и не откуда-нибудь, а из Петербурга в Москву. И это по тем временам. Добивался, значит.