Автобиография Иисуса Христа

Иногда я выхожу на балкон кесарийской резиденции, где с моря всегда дует бриз и можно обойтись без раба с опахалом, смотрю на лес мачт разномастных кораблей в гавани и ловлю себя на мысли, что хочу уплыть отсюда на любом из них. Я завидую иноземным купцам, которые гостят здесь недолго и отчаливают, избавленные от необходимости видеть эти лица и слышать эту речь.

Бывает, я ловлю преступников, а Синедрион отпускает их. К тому же за неимением хотя бы нескольких злых богов евреи обожествляют меня и мечтают отравить или проткнуть кинжалом.

Сама природа этих людей такова, что, разглагольствуя о добродетели, они мечтают о мести и священной войне, потому что образование им заменяет Тора – собрание местных легенд.

Мы можем помогать этим людям, но они пойдут на любое преступление, лишь бы их обычаи не были разоблачены. Они не хотят дружить с богами, а верят в то, что должны подчиняться своему единоличному божеству, как рабы. Они не приемлют гражданских законов и не могут отчеканить две одинаковые монеты одного веса. Они даже не знают, что город можно построить согласно плану, дабы он не стал хаотическим нагромождением зданий. Они верят воплям сумасшедших у городских ворот, но не признают ни медицины, ни публичного права. И между ними самими нет мира – они часто приходили ко мне, обвиняя друг друга в богохульстве и требуя расправы, пока я не стал вместо судебного разбирательства сажать в тюрьму на месяц и обвиняемых, и истцов.

Как видишь, я очень нуждаюсь здесь в советах камены Эгерии[14], но даже она, наверное, не знает, что нам делать с религией евреев, которая, как мне кажется, может скоро превратиться во что-то еще более дикое. Моя тревога в этом письме предназначается только тебе, Публий, я не хочу, чтобы Кесарь считал меня изнеженным паникером. Нет, я решителен и при необходимости жесток, иначе не смог бы столько времени управлять этой бесплодной провинцией с темным будущим.

Преданнейший твой

В. Г.

Иерусалим, 7-го месяца, 12-й год правления Тиберия Кесаря».

Это письмо опечалило меня, а еще больше – учеников. Оно означало, что я был врагом империи для префекта провинции, а значит, и для всех остальных. Мое имя было выхвачено из мрака, в любой день со мной могли расправиться, и единственным спасением от этого было перестать свидетельствовать о Боге Живом, распустить учеников, лечь на дно, словно дак моше рабейну[15], поменять имя… Но меня успокаивало то, что письмо не дойдет в Рим (если оно, конечно, не было копией), и то, что Валерий Грат, судя по всему, не решится преследовать еврейских проповедников без разрешения императора. Я должен был просто привыкнуть к тому, что за мной вот-вот может начаться охота, и не придавать этому большого значения. Я попросил Матфея сохранить письмо и строго запретил ему портить его новыми записями поверх текста.

Я понял, почему Маркус приехал ко мне – я был десятым в списке тех, кто мог ему помочь.