Австралийские рассказы

— В похвалу или не в похвалу, — взревел главный надсмотрщик Дэррел, — вы не смеете касаться старших по чину! Это непростительная вольность! Чего можно ожидать от заключенных, если вы сами не уважаете ни Систему, ни тех, кто стоит во главе ее? Вы отстраняетесь от обязанностей, пока не придет ответ от коменданта, — я буду просить о вашем увольнении с должности надзирателя.

Опять Митчелл вышел от Главного, не сомневаясь, что место для него потеряно, поскольку не было еще случая, чтобы гражданский комендант отказался утвердить предложение главного надзирателя Лонгриджа.

Прекрасное настроение Дэррела сразу испортилось, как только он узнал про обмолвку Митчелла. Это был пустяк, но тем не менее очень неприятный. Как всякий тиран, Дэррел не переносил, когда оскорбляли его достоинство. Тщеславие было самым уязвимым местом Дэррела, и он страдал от мысли, что его подчиненные, эти невежи, а то еще (это совсем ужасно!) и заключенные коверкают его фамилию, потешаются над его характером. Чем больше он об этом думал, тем больше сожалел, что позволил Митчеллу так легко отделаться. Дэррел кипел и бесился от ярости, но затем с удовольствием вспомнил, что доклады еще не кончились и непременно найдутся другие нарушители устава и, примерно их наказав, можно сорвать на них свое мрачное настроение. По несчастной случайности, Дэррелу было суждено восстановить равновесие духа за счет заключенного Тэппина.

Следующим докладывал надсмотрщик с каменоломни.

— Тэппин, сэр, за подделку, по приговору губернатора Рэди; это который сидел в карцере на той неделе…

— Что там еще? — прорычал Дэррел. — Опять разговаривает?

— Нет, сэр; только упрямится, с тех пор как вышел из карцера; медленно работает, а сделаешь замечание — правда, ответить-то ничего не ответит, но и внимания не обратит.

Дело было в том, что три дня карцера сломили Тэппина больше, чем все предыдущие испытания.

— Завтра Джонсона наказывают, так в упряжке не хватит одного. Его заменит Тэппин. Посмотрим, как его милость под плетью попробует увильнуть от работы.

Главный не терпел прозвищ, когда они относились к нему самому. Но ни у кого на всем острове не было лучшей памяти на клички и прозвища каторжан, — а всякий мало-мальски прославленный преступник имел по меньшей мере одну кличку, а то и две, — и никто не умел более оскорбительно пускать их в ход, говоря с каторжниками. Тэппина он чаще всего называл не по фамилии или номеру, а просто «его милость».

Одним росчерком пера главный надзиратель сделал необходимую запись о переводе заключенного из партии А с каменоломни в партию Д, упряжных каторжан, возивших вагонетки.

В глубине души Дэррел знал, что поступает ужасно несправедливо, что на бывшем мэре он срывает свое раздражение на Митчелла. Он знал, что партия Д, по традиции острова, составлялась из самых отъявленных мерзавцев — из людей с самой отчаянной репутацией, из убийц и тех, кто был хуже убийц. Он знал, что, каковы бы ни были преступления Тэппина, чего бы он ни натворил в исправительных колониях, он все еще сохранял искру человеческого достоинства, которая в обычных условиях каторги могла бы помешать ему опуститься на самое дно. Дэррел знал, что для Тэппина будет невыносим тот новый ад, в который он его ввергал своим приговором.

Он знал все это и все-таки сделал запись в книге наказаний:

«Тэппин У. Э., № 18–969, по приговору губернатора Рэди; неподчинение и лень, 2-й проступок за 7 дней. Перевести в партию Д на 12 месяцев».

— Вот, — сказал он, подписываясь, — думаю, что с мэра Тэппина хватит.

Хватит? Мы полагаем, что вполне. Одного месяца, всего лишь месяца пребывания в партии Д было бы достаточно, чтобы обыкновенный человек погиб душой и телом. Для Тэппина, по природе человека слабовольного, год в партии Д означал предел морального и физического падения.

Священник Тэйлор вел для себя и для епископа Никсона три памятные книжицы, на каждой из них аккуратным почерком было написано:

Исправимые

Поддающиеся с трудом

Безнадёжные (с человеческой точки зрения).

В первую он обычно заносил имена каторжан-протестантов, составляющих, так сказать, цвет его паствы, — бедные души, которых, как он полагал, раскаянье и страдания вернут в лоно господне. К поддающимся с трудим он причислял тех, у которых в словах или поступках он замечал хоть намек на возможное исправление, какую-нибудь еле-еле теплящуюся искорку, которую нежное дыхание христианского милосердия и простого человеколюбия могло бы раздуть в неугасающее пламя добродетели. Тэппин значился у него во второй книжке. Когда священник узнал, что беднягу перевели в партию Д, он отправился в контору к Дэррелу и попросил на минутку перо. Дэррел вежливо протянул ему собственное. Мистер Тэйлор взял его и, вычеркивая фамилию из «поддающихся с трудом» и занося ее в список «безнадежных», спросил начальника:

— Разрешите узнать, мистер Дэррел, не этим ли пером вы записали последний приговор Тэппину?

— Да, — ответил Дэррел, — а почему вас это интересует?.