Австралийские рассказы

В ее памяти было еще свежо чудо этой первой ночи. На груди легкая, как листок, рука Лео, рядом его тело, в тихой тьме признания без слов. Это прекраснее, чем они мечтали… этого не забыть никогда. Трудно поверить, что там, внизу, в городе, за шестьдесят миль отсюда, стрекочут машины, как ошалевшие от жары цикады, с потолка фабрики низвергаются потоки света, а над станками склонились работницы ночной смены, уголком глаза следя за часовой стрелкой, ползущей к утру.

— Я еду в Лорн, — как можно более равнодушно сообщила она матери. — Пробуду субботу и воскресенье у Милли. И, кажется, отхвачу лишних денька два. Еще хоть раз в такую жару поработать ночью — и можно совсем свалиться с ног. Так и скажи фабричному инспектору, если придет разнюхивать, в чем дело.

Какой смысл объяснять, что это последний отпуск Лео и единственная возможность побыть вместе, — кто знает, когда еще придется свидеться? Лео почему-то не нравился матери. Но ей можно было наговорить чего угодно, — она всему верит, особенно с тех пор, как с утра до ночи слушает по радио военные сводки.

Правда, Лилу провести труднее, она вечно впивается в тебя взглядом, выискивает во всем какой-то тайный смысл. (Это правда или вранье? Меня все равно не проведешь!)

По дороге вниз к ручью юноша, остановившись, осветил фонариком сухие листья около тропы.

— Господи, посмотри, что делается! Все ползут к ручью — гусеницы, муравьи, все!

Она испуганно положила руку ему на плечо.

— Откуда они знают?

— Что?

— Что должно что-то случиться?

— Наверное, инстинкт. Те, что ползают по земле, подхватили весть с воздуха. Жаль, что мы оказались глупее.

На его веснушчатом лице было встревоженное и озабоченное выражение. Он отодвинулся от нее и больше не замечал ее прикосновений. Она стала для него лишь человеком, за которого он несет ответственность; он думал только об опасности, притаившейся за молчаливой зеленой стеной. «Все зависит от меня, только от меня, — говорили его глаза, — если я потеряю голову, мы погибли».

Когда они спустились к ручью, Лео вошел в воду и свалил оба рюкзака на плоский камень, торчавший на один-два фута над поверхностью. Вода едва доходила ему до колен, но шириной впадина была футов двадцать, и по берегам не было кустов. Он разогнулся и посмотрел вниз, в сторону долины, где по небу растекалось кровавое зарево, окрашивавшее верхушки высоких деревьев зловещим багрянцем.

— Садись в воду и накинь на голову полотенце, — скомандовал он.

— Обойдусь, — сказала она.

— Не валяй дурака. Садись, и пока не пройдет жар, прикрывай нос и рот полотенцем. Нам остается только ждать. Сядь покрепче и постарайся выдержать.

Порывистый ветер становился все яростнее. Он с ревом налетал то с одной то с другой стороны, и было слышно, как с глухим треском валятся деревья. Казалось, даже воздух стал каким-то другим, и стало трудно дышать. Девушка почувствовала, что задыхается, будто долго бежала в гору.

Она сидела в воде по самый подбородок, глядя вниз на свои скрещенные голые ноги, казавшиеся зеленоватыми и распухшими. Страх все нарастал. Она чувствовала себя одинокой и всеми покинутой; какая-то непроницаемая стена встала между ней и Лео, который сидел напротив, нагнув голову и поливая шею из котелка. Кроме них двоих, в этом крае горных кряжей, заросших лесами, дорог, истоптанных скотом, тропинок и домиков для туристов, наверное, больше нет людей, говорила она себе. За все время, что они здесь бродили, они не встретили никого, кроме худощавого всадника, который гнал в Уолхаллу стадо барашков. На холме за ущельем пастух остановил лошадь, крикнул что-то, — они не разобрали слов, — поглядел им вслед и поехал дальше. Они были рады, что остались наедине с дружелюбным лесом.

Но лес уже не был дружелюбным. За каких-нибудь два часа он изменился, стал враждебным. Сочная зелень пожухла, стала сухой И хрупкой, как будто подлаживалась к огненной буре, несшейся сюда с выжженных равнин. Покорно поникли громадные серые деревья, бесчисленные слабые звуки слились в неумолчное бормотание, обращенное к ней: «Попалась, милая, попалась. Ну-ка попробуй отсюда выбраться».

Что это, голос невидимых насекомых или Лилы? Ей казалось, стоит повернуться — и она увидит Лилу, сидящую рядом.

Постепенно бормотание перешло в рев. Мохнатая крона огромного дерева на середине склона вспыхнула, точно газовая горелка, зажженная незримой рукой. Девушка, как зачарованная, следила за огнем, ничему не удивляясь: в кошмарном сне, в который она попала, могло случиться все что угодно. Это была свеча, пламя которой струилось в небо; это был красный цветок на длинном белом стебле. Вот забушевала пламенем еще одна верхушка, футов на двести ближе, и еще одна. Повсюду во мгле летали огненные метеоры; горели не только деревья, — горел воздух. Но самый страшный огонь надвигался сзади; ревущей стеной он пробирался через верхушки деревьев, высылая вперед полыхающие языки.

— Не открывай глаз, — закричал далекий голос. — Приближается.

— Пока терпеть можно.

— Не разговаривай. Не отнимай полотенце ото рта.