Австралийские рассказы

Когда ножки младшей сестры коснулись тротуара, она облегченно вздохнула, словно попала в спасительные материнские объятия.

Но собачонка, ничуть не испугавшись, как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Достигнув противоположного тротуара, она оглянулась на девочек, вопросительно склонив голову набок. Она закрыла пасть и, казалось, почти не дышала. Почему они не последовали за ней? Совсем непонятно. В таком случае она тоже вернется.

Собачонка спрыгнула с тротуара и, даже не скосив глаза в сторону, спокойно затрусила по мостовой.

Но тут властные окрики Энни, доносившиеся с противоположной стороны улицы, заставили собачонку забыть о своем достоинстве, и ее охватила паника.

— Беги обратно! — визжала Энни. От волнения она даже выпустила платье сестренки, А та, вся наклонилась вперед и, вытянув кулачки, вслед за сестрой стала выкрикивать советы собачонке.

Шофер быстро мчащейся машины изо всех сил нажал на педаль. Машина заскрипела и затормозила в сторону. Огромное колесо толкнуло собачонку, и та взвизгнула от страха. Словно солдат в бой, Энни ринулась сломя голову на мостовую. Ее широко раскрытые глаза были устремлены только на собачонку, словно в мире для нее больше никого не существовало.

Младшая сестренка, бросив отчаянный взгляд на машину, решительно направилась вслед за Энни.

Трамваи звенели, люди кричали, машины настойчиво гудели и останавливались одна за другой.

Энни, взяв собачонку на руки, с вызывающим видом прижала ее к груди. Затем, схватив за руку младшую сестренку, которая, сияя от счастья, подбежала к ней, она решительно зашагала к тротуару.

Когда они очутились в безопасности под тентом магазина, Энни подвергла собачонку тщательному осмотру. Она раздвигала ей лапы и ощупывала спину, в то время как та в порыве благодарности лизала ей руки.

Младшая сестренка с озабоченным видом наблюдала за этой процедурой.

Наконец Энни опустила собачонку на землю, и та затрусила по направлению к бакалейной лавке.

— Ну, как вы поживаете? — спросил продавец.

Малышка не стала ждать ответа старшей сестры. Она посмотрела на продавца с таким видом, словно собиралась сообщить ему невероятно важную новость.

— Мы перешли улицу, — заявила она; глаза ее при этом так и сияли.

Осел

Перевод И. Левидовой

Осел был очень заурядным ослом, облезлого и рассеянного вида; понурившись и полузакрыв глаза, он стоял у входа в цирк-шапито, который поставили на единственном клочке зеленого луга, сохранившемся вблизи большого города.

Город уже целый год не видал цирка, и по дорогам, ведущим к лугу, медленно двигались длинные вереницы машин, останавливались, трогались снова. Быстро шагавшие пешеходы сходили с обочин на шоссе. Люди шли поодиночке и группами, которые сливались и смешивались, и на луг выходила уже большая толпа; тем, кто находился сзади, приходилось вытягивать шею, чтобы видеть дорогу.

А совсем внизу, под этими недосягаемыми, поднятыми кверху физиономиями, там, где большие руки крепко сжимали маленькие ручки, были другие лица — взволнованные и перемазанные растаявшим мороженым, вытянутые вперед в стремлении разглядеть что-либо сквозь густой лес движущихся ног. Этот мир брюк и шелковых чулок заслонял от девочек и мальчиков — обладателей чумазых личиков — и цирковую палатку и слонов, которые важной поступью прохаживались около размалеванных фургонов; ребятам приходилось ждать, пока сильные руки не подхватывали их, чтобы поднять высоко над толпой. И тогда перед ними возникало чудо — осел, который стоял у входа в цирковой шатер.

Это был очень большой шатер. Расклеенные на грязных кирпичных стенах окраинных улиц и переулков пестрые афиши, которые в последние недели привлекали к себе внимание прохожих, объявляли, что это самый большой цирк-шапито в мире и что в нем помещается четыре тысячи человек. Осел, привязанный к колышку истертой веревкой, стоял прямо на пути толпы, устремлявшейся к скамьям, которые поднимались амфитеатром перед освещенной ареной. И каждый, купив билет, неминуемо проходил мимо него. По субботам цирк давал три представления; таким образом, в этот день мимо осла проходило двенадцать тысяч человек. Из них по меньшей мере три четверти похлопывали, гладили или трогали его, проходя мимо; значит, в течение дня девять тысяч рук выбивали дробь на теле осла. Трудно было бы, пожалуй, высчитать, сколько таких шлепков выпадало на долю осла в течение недели.

Шлепки бывали разные. Иногда они были выражением превосходства, иногда — нерешительным жестом дружбы. Иногда они означали любовь к собственной особе. Иногда — любовь к ослам. Порой это был хвастливый шлепок папаши, желающего произвести впечатление на своего отпрыска, а порой — робкое поглаживание, преображенное детской фантазией в волшебное приключение.