Августовская пуща

Я попросил его не рассказывать ничего товарищам. Потому что, во-первых, мог ошибиться в сумерках, а во-вторых, некоторым из нас после этого рассказа может стать не по себе. А сейчас нам нужно как следует подкрепиться, чтобы мы могли выбраться из этого проклятого леса.

Женщина справилась с разделкой мяса на плите. Кровь стекала по желобкам в отверстие в середине. Мне казалось, что это был козел. Но Люфтшульц покачал головой, и сказал, что очень похоже на крупного пса.

— Неважно, козел или пес, — сказал я. — Это значит, что неподалеку есть деревенька, где этот бугай мог их украсть. Сейчас мы не можем перебирать харчами, надо набить желудки. Только это даст нам силы. Я думаю, что после этого надо поскорее убираться отсюда.

Плескание и хлюпанье раздалось из угла. Идиот склонился к воде и пил своим звериным способом. Женщина отогнала его от ушата.

После приготовления и жаренья мяса, выбрали кусок получше для Эклера. Пахло достаточно хорошо, чтобы можно было гордиться — сначала позаботились о больном товарище, а затем уже и о себе. Он отвернулся, отодвинул миску и сказал, что этого мяса есть не будет. Умолял нас, чтобы и мы не ели ни куска. Люфтшульц пробормотал что-то насчет упрямства и эгоизма больных, но Эклер заткнул уши руками и с головой зарылся в солому. Странное поведение обычно добродушного и уступчивого товарища произвело на нас сильное впечатление. У нас пропал аппетит. Отвращение, вызванное едой у Эклера, который, стоя на пороге смерти, мог чувствовать вещи, о которых мы не имели понятия, сдержало и нас.

Хозяева, убедившись, что их призывы остались без ответа, сами принялись за еду. Женщина пользовалась ножом, мужчина рвал мясо пальцами и засовывал в рот большие куски. Сидели осоловелые, и наблюдали за этой необычной трапезой.

Ночью Эклер умер. Я обнаружил это первым. Звуки шарканья по плите разбудили меня. Заглянув в щель, увидел женщину, чистившую камень возле печки. Пошел проверить, как дела у Экерта. И понял, что он больше не хрипит. Наш товарищ уже остыл.

Утром похоронили его перед домом. Сначала должны были прорыть метровый снежный покров, затем добрались до земли. Из-за слабости, рытье могилы отняло много времени. Дул пронизывающий ветер, который проникал под мундиры и морозил нас будто изнутри.

Симонидес прочел молитву, которую закончил словами:

— Пусть Бог дарует тебе вечный покой, а нам поможет выбраться из этого леса. Аминь.

Идиот и женщина стояли в дверях и наблюдали за нами, не проявляя никаких эмоций по поводу печального происшествия и похорон вдали от родины. Когда озябшие мы вернулись в дом, Люфтшульц пошел к печке, на которой стояли остатки вчерашней еды. Мы сгрудились вокруг него. Голод управлял нами, заставляя судорожно сжимать руки. Но мы сумели сохранить порядок. Хотя каждый считал, что порция должна достаться именно ему, поделили все по справедливости. Из-за своей профессии мясо делил Люфтшульц. Забрав свой кусок, Симонидес его внимательно изучил, несколько раз сказал «Нет! Нет!», но замолк и приготовился есть.

Хотя мяса было немного, после еды каждый почувствовал себя значительно лучше. Появилась даже веселость. Симонидес играл на своем невидимом органе вариацию на тему «Графа Люксембурга», а Карл Саммт вновь стал приглядываться к женщине. Луч солнца пробился в избу и осветил стол, играющие пальцы Симонидеса. Он прервал игру, выглянул в окно на заснеженный лес и сказал:

— Нужно сейчас поискать дорогу.

Решили, что Симонидес и Люфтшульц проведут рекогносцировку и попробуют найти выход из леса. Я и Саммт стали резервом. Мы должны были бродить неподалеку от избушки и возвращаться в нее. Дом стал для нас тем, чем является для полярников лагерь, из которого они выбираются на лед. Напрасно мы пытались растолковать лесным жителям, что собираемся делать. Идиот что-то пробормотал, поднимая верхнюю губу, как собака, собирающаяся кусать. Затем выбежал наружу и в дом не вернулся. Люфтшульц и Симонидес отправились в путь.

Я достал носки и принялся латать большие дырки. Это занятие мне быстро надоело. Хотя понимал, что должен залатать носки, чтобы перенести марш. Но какая-то странная вялость отбивала охоту работать. Овладели мной тупое безразличие и покорность судьбе. Неожиданно мне не показалась страшной мысль отдохнуть еще несколько дней, тяжелый труд на марше не казался мне достойным результата, который мы могли получить. Гинденбург вполне справиться и без нас. Сейчас самым важным было утоление голода. Я начал крутиться по избе в поисках еще чего-то съестного.

Саммт и женщина все больше сближались. Он трогал ее, а она бормотала какие-то странные слова. Было уже темно, когда снаружи донеслось громкое «Хэлло». Открыли двери. Вошел Люфтшульц, отряхиваясь от снега.