Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Но взбешенный Карл и не думал сдаваться. Если в его собственной столице у вигов хватает безрассудства перечить его воле, что ж, тогда надо заняться их вожаками. Огонь велся из всех калибров. В самой значительной из многочисленных политических сатир времен Реставрации, «Авессаломе и Ахтитофеле» Джона Драйдена, Шефтсбери представал в карикатурном виде; его якобы плоское политическое мышление высмеивалось, а божественные достоинства короля превозносились. Одновременно применялись и другие, более сомнительные средства воздействия на людей. Власти заигрывали со столичными тори; на сценах театров ставились пьесы, в типографиях печатались брошюры разоблачительного по отношению к вигам свойства; процветающим поставщикам двора и флота ясно давали понять, что нужно королю. Мировых судей побуждали открывать дела против лондонских диссентеров, в массе своей стоящих на стороне вигов. Немалую роль в разъяснении истинных намерений короля играла лондонская полиция. При помощи хитроумной операции на ближайших выборах были возвращены на свои места шерифы-тори; в знак благодарности они предоставили Карлу возможность заняться законодательными актами, на которых базируется городская хартия. Королевскому суду были даны соответствующие указания, и вскоре на свет Божий появились обвинения в нарушении порядка подачи петиций и незаконном налогообложении, в результате объявленные достаточным основанием для отзыва хартии. При этом неизменно услужливый судья Джеффрис пояснил: «Король Англии — это и король Лондона». Это уж точно, и Шефтсбери, видя, как рушится последний бастион его влияния, бежал в Амстердам, где и умер в начале 1683 года — сраженный и разочарованный апологет английской парламентской демократии.

И все-таки жало у змеи было вырвано не ю конца. В начале лета того же года был раскрыт совершенно бездарно составленный заговор против Карла и его брата. На самом деле этот так называемый «Ржаной заговор» состоял из двух частей. Первая, которая и дала ему название, была придумана лондонскими радикалами и предполагала покушение на жизнь короля из удобно расположенного в сужающемся месте ньюмаркетской дороги ржаного склада. Вторая, разработанная группой вигов-аристократов, включала в себя нападение на охрану и захват в плен короля, который затем вынужден будет удовлетворить требования заговорщиков. Первый план не удался, так как из-за неожиданно вспыхнувшего пожара королю и герцогу Йоркскому пришлось покинуть Ньюмаркет раньше, чем предполагалось; что же касается второго, то разоблачение видных вигов только воспламенило мстительные чувства, тлеющие в сердце Карла, который все еще никак не мог пережить свою неудачу в деле Шефтсбери.

Он распорядился провести немедленные аресты вигов. Некогда верный ему Эссекс избежал карающей королевской десницы, совершив самоубийство, а лорд Уильям Рассел и Алджернон Сидни, этот великий приверженец идеи Английской республики, чудом избежавший виселицы в 1660 году, предстали перед судом. Карл лично проследил, чтобы их допросили в Тайном Совете. Наученный недавним горьким опытом, когда пришлось распутывать узлы, завязанные Оутсом, он на сей раз не допустил слишком подробных свидетельских показаний и сосредоточился на голых фактах. Милосердия Карл проявлять не собирался — даже по отношению к такому видному аристократу, как Рассел. «Все верно, — заметил он в ответ на призывы смягчить его участь, — но верно и то, что если я не отниму жизни у него, то скоро он отнимет жизнь у меня». Рассел был казнен, а затем, ближе к концу года, суд, которым бессовестнейшим образом манипулировал все тот же Джеффрис, признал виновным Алджернона Сидни. И он тоже поднялся на плаху — «с большим, — по словам свидетеля, — достоинством, как истинный республиканец».

В глазах самого Карла казнь участников «Ржаного заговора» оправдывала его праведное презрение к делу вигов, но если смерть Рассела и Сидни стала публичной демонстрацией политической позиции короля, то личных проблем она не решила. Дело в том, что многие виги по-прежнему считали герцога Монматского желанным и даже законным наследником престола, да и сам он делал все от него зависящее, чтобы утвердиться в своих сомнительных правах. Медные трубы славы звучали в ходе парламентских дебатов об отстранении слишком громко, чтобы смутить этот неглубокий и неразвитый ум. К тому же Монмат был совершенно не готов смириться с мыслью, что хотя отец его и любит, но любовь эта небезгранична, как ему хотелось бы верить. Монмата не смутило, что, когда он поручился за арестованного Шефтсбери, отец отдал его прежние должности единокровным братьям. И даже когда герцог был лишен поста президента Кембриджского университета, а портрет его сожжен, он все еще ничего не понял.