Но правда в том, что благодетельное и эффективное управление миром осуществляется — и так было всегда — лишь очень немногими людьми, а в большинстве столетий человечество лишь предполагает, что так должно быть. Идеал политики — это отсутствие всякой политики. Создать мир, в котором не слышно споров, люди умиротворены и трудятся спокойно и счастливо, — такова великая цель правительства; и, соответственно, это должен быть мир, в котором нет всеобщих выборов или национальных соглашений и никто не задумывается о таких вещах, никого не убеждают в том, что он обязан делать. Напротив, человек превращается в животное, одержимое политикой, когда он отчаянно несчастлив и его терзают неопределенные желания. Накорми озлобленного, дай ему стабильность, дай ему мир и согласие — и уродливая драма политики рассеется, как утренний туман, обнажив счастливый мир созидания… И этому тоже следует учиться у Августа.
Он создал мир, длившийся двести пятьдесят лет, который продолжался до тех пор, пока в него не ворвалась незапланированная и нежелательная война, — и это время осталось в памяти человечества как мечта о золотом веке. С идеальной точки зрения этот период не был лишен недостатков; но тогда лишь немногих заботили представления об идеале, поскольку существовало настоящее, и впоследствии суровые, эгоистичные, сосредоточенные на себе люди во всем мире, так же как и святые, и мудрецы, глубоко сожалели и долго печалились об исчезновении того мира, который столь малое время оставался совершенным. Самое имя Рим было для них магическим.
Его секрет — насколько это было в силах автора — описан в этой книге. Возможно, она заслуживает некоторого внимания политиков, чьи труды столь неблагодарно оцениваются их собственными гражданами, и того, чтобы они обратили свой взгляд на карьеру того, чьи деяния с таким постоянством вызывали всеобщее восхищение. Они, может, и не придут в восторг, но пусть почитают.
Дж. П. Б.
Элмер, Сассекс 1937
Глава 1. Наследник Гая Юлия Цезаря
«Вот и настали мартовские иды!» -
произнес Цезарь.
Предсказатель Спуринна отвечал:
«Да, но еще не прошли».
Было утро 15 марта 44 г. до н. э. Через несколько дней усталый запыленный курьер после бешеной скачки по большой белой дороге из Рима, через Беневент, Венузию и Тарент в Брундизий, погрузившись на судно в предгрозовом Адриатическом море, сошел на берег в портовом городе Аполлония, что находится на скалистом побережье Македонии, и вручил послание молодому Гаю Октавию, который, будучи в Аполлонии, пытался заниматься изучением философии в соответствии с намеченной для него программой. Время было неспокойным, полным событий, которые римляне воспринимали как предвестники надвигающихся несчастий. Солнце было затянуто облаками, мощные и страшные взрывы сотрясали огромный вулкан Этну, а ее скрытый внутри огонь вспыхивал и вырывался наружу; Эридан (река, которую теперь мы зовем По) вышел из берегов и смыл загон для скота, унеся вместе с ним и сам скот; случилось землетрясение в Альпах, а предсказания по внутренностям жертвенных животных были противоречивы и неясны…[1] Легко вообразить сцену, в которой предстал этот молодой человек, принимая письмо и взглянув на курьера. Гай Октавий никогда не стал бы Цезарем Августом, не будь он человеком, который остро чуял беду. Может, еще не распечатав послание, он уже догадался, что в нем скрывается.
Он был среднего роста, с рыжеватыми волосами, худощав и настолько изящен чертами и фигурой, что порой казался женственным. И тем не менее ему были присущи твердость и ясность. Он воздействовал на людей так, как порой воздействует бриллиант, который представляется очень хрупким в бархатной коробочке, хотя известно, что нет на свете вещества тверже. Гай Октавий обладал такой же хрупкостью, таким же блеском и такой же твердостью.