Август и великая империя

Он нерешителен, но скоро, став смелей,
Среди овечьих стад стремится за ловитвой,
Потом кидается на раздраженных змей,
Прельщен кровавою добычею и битвой…

Тот, кто утверждает, что Гораций был придворным поэтом новой монархии, не увидит в похвале обоим братьям ничего, что увеличивало бы недавний престиж династии; напротив, в них виден цвет доблести, возродившийся на старом стволе аристократической традиции, пораженном столькими революциями; там видно олицетворенное в Августе живое доказательство аристократической доктрины, древняя римская семья, в которой добродетели переходили от отца к сыну путем наследственности и воспитания:

…те, которые так долго побеждали,
Отвагой юноши смиренные опять,
В паденьи собственном по опыту узнали,
К чему способен дух того, кто с юных дней
В семействе приучен к почтению законов,
Что Август, как отец, наставник сыновей,
Мог в души заронить у юношей Неронов.

Родятся храбрые от добрых храбрецов,
В коровах и конях отцовский пыл хранится,
И от воинственных и доблестных орлов
Нельзя же голубю трусливому родиться.[30]

Гораций, подобно многим современным писателям, оправдывает аристократию биологическими аргументами о потомстве и наследственности, хотя они грубее тех, которыми пользуются теперь ученики Дарвина. Но одной наследственности недостаточно даже для Горация: если аристократия — закон природы, то отчасти она и результат воспитания и традиции, органом которых являете семья:

Но воспитанье рост прямой дает умам,
И украшают дух благие поученья,
А где на нравственность никто не смотрит, там
Врожденное добро унизят преступленья.

Чем, Рим, Неронам ты обязан, так тому
Свидетелем Метавр и гибель Газдрубала,
И тот прекрасный день, когда, рассеяв тьму,
Италии заря отрадно воссияла,
И улыбнулась нам победа в первый раз,
С тех пор, как Афр владел землею италийской,
Как пламя по лесу, ходил он между нас
И мчался, словно Евр, вдоль влаги сикулийской.

Но с той поры уже счастливые труды
Для римских юношей залогом силы были,
Пунийцев стерли мы кровавые следы
И в храмах свергнутых богов восстановили.

Сказал же, наконец, коварный Ганнибал:
«Как лани, став волкам добычею кровавой,
«Мы их преследуем, а я бы почитал
«Их только обмануть или избегнуть — славой,

«Народ воинственный, который из огней
«Троянских, по волнам, средь гибели всечасной,
«Святыни древние, и старцев, и детей,
«На берег перенес Авзонии прекрасной,

«Как дуб на Альгиде, который топором
«Один лишен ветвей средь сумрака лесного,
«Он в поражениях, в несчастъи и в самом
«Мече губительном находит силы снова.

«У гидры, бывшей в труд Гераклу самому,
«Так члены сбитые опять не нарастали,
«Колхидцы равного чудовища ему
«И эхионских Фив дружины не видали.

«Топи его, еще всплывает краше он,
«Сражайся с ним, он сам нежданно поражает
«Того, кем прежде был так часто побежден,
«И женам памятной победою блистает.

«Я в Карфаген уже надменного гонца
«Не буду посылать, как прежде. Пала, пала
«Надежда гордая, погибло до конца
«Величье имени со смертью Газдрубала.