Август

После такого оскорбления Фульвия вместе со своим деверем с особенным злорадством наблюдали за волнами недовольства, все шире поднимавшимися и в Риме, и по всей Италии. Действительно, перед Цезарем Октавианом встала почти неразрешимая задача. С одной стороны, он имел дело с солдатами, которым любые награды казались недостаточными; с другой, против него все громче роптали италийские собственники, за чей счет и выплачивалось вознаграждение воинам. К этим трудностям вскоре добавилась и нависшая над Римом угроза голода, исходившая от Секста Помпея, который по-прежнему единовластно распоряжался в Сицилии. Столкновение между Цезарем Октавианом и Луцием Антонием делалось неизбежным. Луций Антоний предпринял попытку пробраться в Галлию, где стояли верные его брату легионы, но войско Цезаря Октавиана преградило ему путь, вынудив укрыться в Перузии.

Этот древний город, прежде населенный этрусками, располагался на неприступном горном отроге. И сын Цезаря сделал именно то, что всегда делал в подобных случаях его приемный отец: осадил город и терпеливо ждал, пока голод не вынудит жителей к сдаче. «Голодающая Перузия» с той поры вошла в римские анналы как один из ярких примеров бедствий гражданской войны.

Были и другие примеры. В области Сабинов Цезарь Октавиан обложил жителей Нурсии[67], которые не только посмели оказать ему сопротивление, но и воздвигли памятник в честь борцов за свободу, такой данью, что им пришлось бросить родные места и бежать куда глаза глядят. В умбрский город Сентим, не пожелавший распахнуть перед ним ворота, он отправил Квинта Сальвидиена Руфа, который предал его огню. Но все эти кары меркли в сравнении с теми, что обрушились на Перузию. В мартовские иды 40 года на алтаре, посвященном Юлию Цезарю, Цезарь Октавиан приказал казнить 300 всадников и сенаторов. Время и место были выбраны с таким расчетом, чтобы придать массовым убийствам вид искупительной жертвы, якобы посвященной манам Цезаря. Именно в таком духе трактуют это событие сохранившиеся тексты, в которых нашли отзвук слухи, распространявшиеся сторонниками Антония. Скорее всего, их авторы, стремясь подчеркнуть дикий характер ритуала, несколько сгустили краски[68]. Противники Октавиана старательно раздували тему мести, действительно присутствовавшую в произносимых им речах, пытаясь выставить его носителем пережитков варварского прошлого, который мечтает возродить человеческие жертвоприношения, подобные тем, что совершались в честь ман Ахилла. Древние карфагеняне и этруски, говорили они, тоже приносили в жертву неприятельских воинов, захваченных в плен. Что ж, в Перузии намеки на этрусскую историю звучали и в самом деле актуально.

Очевидно, и Цезарь Октавиан помнил об этрусском происхождении города, когда после одного события, случившегося вслед за падением Перузии, обратился за советом к гаруспикам. Совершая как-то обряд жертвоприношения, он остался недоволен неблагоприятным предсказанием и приказал привести вдвое больше жертвенных животных. Но местные жители повели себя странно: они унесли прочь не только все приспособления для жертвоприношения, но и внутренности жертвенных животных. Гаруспики, узнав об этом, заявили, что отныне все неприятности, обещанные предсказанием, лягут на плечи врагов Октавиана. Дальнейший ход войны показал, что они не ошиблись.

На сцене появляется Вергилий

Примерно в это же время Цезарь Октавиан, торопясь удовлетворить ожидания ветеранов, устроил для некоторых из них поселения на территории Мантуи, которая до тех пор оставалась свободной от поборов. Именно на этой земле родился Вергилий, и появление новых колонистов сыграло в его личной и поэтической судьбе решающую роль, превратив его в одну из знаковых фигур эпохи Августа.

В то время он сочинял стихи в стиле сицилийского поэта Феокрита. В этих идиллических творениях, названных «Буколиками», пастухи воспевали радости любви. Автор поместил своих героев в вымышленную страну — такую же жаркую, как Сицилия, и где природа, населенная, как и на берегах Минция, его родной реки, целым сонмом сельских божеств, пребывала в постоянном трепетном движении. Этой провинцией управлял в то время Азиний Поллион — личный друг Антония. Он и сам писал стихи и в те жестокие годы уже пытался заниматься тем, что впоследствии стало называться меценатством. Как ни трудно нам в это поверить, но люди той эпохи, вынужденные жить на вулкане римской политической жизни, относились к музам с восторженным почтением. И Азиний Поллион всячески помогал Вергилию, в котором угадал настоящего большого поэта.

Очень скоро Вергилию открылось, что и благословенная Аркадия не может служить достаточно надежным прибежищем против исторических потрясений. Мы не знаем, стал ли он лично жертвой конфискаций, сопровождавших водворение новых колонистов, но, как бы там ни было, именно он взял на себя роль рупора мелких собственников, изгнанных из родного дома бесцеремонными солдатами. Каждый из них подписался бы под словами его Мериса: